Марк Аврелий

На первый взгляд, те же события, которые еще до конца столетия поломали всю систему, заблокировали или затормозили этот опыт. На самом деле они даже ускорили или окольным путем ввели некоторые перемены к лучшему. Вскоре в Лионе у Септимия Севера родится сын Каракалла, который вдруг разом дарует римское гражданство всем свободным лицам мужского пола в Империи. Историки без конца спорят, что означал этот исторический акт непроходимого тупицы: демагогический расчет, приступ мистической лихорадки, фискальную уловку или административный восторг? В тот момент — все сразу. Но в более глубокой исторической перспективе здесь видится последнее перевоплощение гуманизма Антонинов. Всем известно, что политику Северов оформляли и двигали три бессмертных юриста: Папиниан, Павел и Ульпиан, а они были воспитаны в школе все тех же Гая и Сцеволы. Именно они настолько справедливо, насколько могли при тоталитарном режиме, создали кодекс законов юридического государства, основанного на равенстве прав, которое начала создавать предшествующая династия. Прогрессирующая анархия на их глазах опорочила их дело, а сами они заплатили жизнью за упорное стремление гуманизировать и гармонизировать гражданское право, но это уже другая история.

«Когда император не был занят войной, — сообщает Дион Кассий, — он занимался отправлением правосудия и наливал адвокатам клепсидру дополна, чтобы они могли произносить речи так долго, как считали нужным. Иногда он одиннадцать или двенадцать часов занимался одним делом, чтобы верно рассмотреть его». Эту черту связывают с природной дотошностью Марка Аврелия. Наверное, можно даже заподозрить, что он втайне любил следить за ораторскими распрями. Но прежде всего надо понять, что это была основная деталь механизма, регулировавшего римское общество, находившееся в поиске твердых основ для себя. И система Антонинов, как никакая другая в истории, по праву заслуживает почетное наименование «империи судей».

Мы и теперь каждый день можем наблюдать, как из малых споров происходят важные судебные решения: самые знаменитые постановления наших верховных судов обычно носят имена ничем не примечательных граждан, иски которых внезапно вскрывали показательные, общезначимые проблемы. Можно представить себе, что и в Риме апелляция к императору обладала двойной значимостью: освящала систему правосудия, зависевшую от принцепса (афинский гражданин, пострадавший от Герода Аттика, мог быть вызван на суд к самому императору), и в то же время фиксировала общие правила, связанные с частными делами. Плиний сохранил для нас соломоновы решения Траяна, разбиравшего на вилле в Центумцелле (может быть, под любимым дубом) мелкие имущественные тяжбы супругов. Как ни парадоксально, в Риме именно дурные императоры самоустранялись от исправления судейской должности. Тиберию легко было притворяться, будто он уважает независимость суда: он знал, что верховный сенатский суд поспешит предупредить его самое произвольное желание. Траян, Антонин, Марк Аврелий не заботились о разделении властей, и никто не требовал от них не вмешиваться в дела правосудия — как раз наоборот. «У Марка Аврелия, — пишет Капитолин, — было в обычае за все преступления смягчать наказания против определенных законом, хотя иногда к тем, кто совершил тяжкие преступления, он и не проявлял снисхождения. Уголовные дела, возбужденные против заслуженных лиц, он брал на собственное рассмотрение и проявлял при этом величайшее правосудие: часто он даже упрекал претора в чрезмерно скором следствии и велел пересмотреть дело. Он говорил, что человеческое достоинство требует, чтобы те, кто судит от имени народа, как следует выслушивали обвиняемых».

Биограф несколько раз возвращается к величайшей способности Марка Аврелия быть правосудным, как будто это и есть критерий его совершенства. Ничто другое не могло сделать образ государя таким популярным — тысячу лет спустя это вновь обнаружится при Святом Людовике. Первое должностное лицо должно быть гуманным к обвиняемым и строгим к своим подчиненным: «Он более всего боялся ненужных наказаний, но когда судья, даже претор, вел себя недостойно, имел обыкновение отстранять его от должности и передавать дела его коллегам». Но, признает Капитолин, он знал при этом границы: «Свои приговоры он выносил только на основании суждений префекта претория и под его ответственность. Чаще всего он советовался с юрисконсультом Сцеволой». В другом месте биограф замечает: «Многие дела, находившиеся в его компетенции, он передавал сенату». Иногда здесь видят признаки разделения властей, но это было всего лишь делегированием полномочий.