Марк Аврелий

Ритуал воззвания к воинам связан со священным характером лагеря легионеров, в центре которого находился храм, предназначенный для гаданий. Принеся жертву на алтаре, военачальник-император обращался к войскам, выстроившимся перед помещением командования (преторием) бок о бок с храмом. Пожалуй, только первые ряды, в которых стояли трибуны и центурионы, могли расслышать слабый голос Марка Аврелия, только что, как сообщают биографы, откушавшего очередной дозы фериака: «К чему нам, дорогие мои товарищи, гневить Богов, раз уж мы в их руках? И все же тот, кто, подобно мне, испытал заслуженное несчастье, не может удержаться от жалобы. Война все время сменяется войной — и вот уже война гражданская. Какое может быть несчастье больше, чем увидеть, что верность не царит более среди мужей, чем убедиться в предательстве близкого соратника! Я бы презрел эту угрозу, касайся она только меня — ведь я же не притязаю на бессмертие. Но поскольку Кассий угрожает гражданскому миру и общей участи, я желал бы призвать его, чтобы он, представ перед вами и перед сенатом, дал взвесить свои притязания. И если бы решили, чтобы для блага государства я отрекся в его пользу, я бы охотно сделал это. Да и зачем мне держаться за должность, многие годы отнимающую у меня сон и покой?

Но Кассий, явив свое великое вероломство, не захочет услышать меня и откажет мне в доверии. И тогда я призываю вас, дорогие мои товарищи, к мужеству…» Примечательно диалектическое построение речи: видно, как величайшее умение служит здесь величайшей искренности. Но надо было воззвать и к более примитивным чувствам людей, пришедших в смятение: «Впрочем, никогда не будет, чтобы солдаты из Киликии, Сирии и Египта, будь они хоть в тысячу раз многочисленнее, одержали над вами верх. Как бы ни был одарен Кассий, как бы ни был он до сих пор удачлив, он преуспеет не больше, чем лев во главе стада коз. Вспомните, что вы, а не он одержали победу над парфянами. За Марцием Вером, который на нашей стороне, числится не меньше подвигов…» Наконец, предлагается мир с позиции силы: «Может быть даже, Кассий, узнав, что я жив, уже раскаялся. Тогда он, узнав, что вы уже в походе, конечно, откажется от своего предприятия. Тогда я боюсь лишь одного: чтобы он не убил себя или другой кто не убил его, дабы избежать позора при встрече с нами. В этом случае я утратил бы единственную возможную пользу от войны и победы: возможность прошения».

Продолжение речи, видимо, дальше от подлинника, но достаточно характерно для духа своего времени. Дион Кассий, писавший при очень жестоких императорах, вкладывает Марку Аврелию в заключение такие слова: «Мое предположение может показаться вам невероятным, но не должно думать и того, что добрых чувств уже не осталось в человечестве. Итак, желал бы я, пользуясь настоящими несчастьями, доказать, что из всего можно извлечь благо, даже из гражданской войны». Прекрасный гуманистический взгляд, связанный с самой остротой столкновения, и в глазах современников, чаявших лучшего общества, Марк Аврелий в нем победил. Он и сам должен был поверить в свою победу: ведь все, к кому он воззвал, пошли за ним. Римский сенат объявил Кассия врагом общества. Коммод выехал из Рима 19 мая, а около 5 июня приехал в Сирмий. Ему еще не исполнилось четырнадцати лет, он носил претексту (детскую тогу). Родители решили облачить его во взрослую тогу на два года раньше срока, и торжественная конфирмация состоялась, вероятно, 7 июля — в день вознесения Ромула на небо. С этих пор Коммод считался совершеннолетним, стал принцепсом юношества и Цезарем, который мог быть соправителем, а позднее наследником своего отца. У Кассия сразу стало гораздо меньше аргументов. Фаустине больше нечего было бояться. Теперь сенат всегда мог вручить наследнику атрибуты императорской власти, а в самом крайнем случае его немедля провозгласили бы легионы.

Невидимая трещина

Легитимность власти восстановилась так легко и быстро, что прямо удивляешься легкомыслию плана Кассия, если не думать, что он на какой-то миг действительно решил, что Марк Аврелий при смерти. Как только император, приняв вызов, появился на публике, шансов у мятежника не оставалось. «Однако, — пишет Дион Кассий, — когда он узнал, что Марк Аврелий жив, он зашел уже слишком далеко, чтобы покаяться; он захватил область до Таврийских гор и готовил свое признание провинциями». Это вполне возможно. Следует вспомнить, что Кассий воспитывался в Египте в семье наместника, имевшего в Александрии больше власти, чем император в Риме. В Сирии его семейство занимало ключевые позиции, в Египте его сын Мециан служил на важнейшей должности, а его зять Дриантиан был одним из главных чиновников в Ликии. Как же этот клан с крепчайшими корнями, возглавляемый легендарным полководцем, мог смотреть не свысока на императора, никогда не ступавшего на землю восточных провинций, расточавшего богатства Империи в нескончаемых войнах с северными варварами?