Марион. Мне всегда 13

Нас просто атаковали с просьбами об интервью, поскольку Министерство образования десять дней спустя представило свою кампанию по предотвращению. Ассоциации и родители учеников, подвергшихся травле, звонили нашему адвокату и просили устроить встречу с нами. Но мы сказали «стоп». Да, Марион, мы отказались от огромного количества просьб, и то нас обвиняли в том, что мы слишком находимся под влиянием СМИ. Одна из соседок даже беспокоилась, не слишком ли дорого нам это обошлось: «Я надеюсь, это не стоило слишком много?»

Люди задавались вопросом, почему же началась эта медийная горячка. Они слишком безропотны. Они не понимают, что во Франции в 2013 году ребенок должен находить другие решения, кроме как убивать себя, когда группа учеников делает его козлом отпущения и выплескивает на него коллективную глупость, злость и неосознанность.

Наш адвокат подал жалобу в прокуратуру Парижа, указав, что дело включает в себя киберпреследование, следовательно, можно просить о передаче дела. Прокуратура решила вынести обвинительное заключение. Сейчас, когда я пишу эти строки, твое дело находится в руках следователя, который нашел время внимательно нас выслушать, уточнив, что работает беспристрастно, со стороны обвинения и защиты. Мы оценили его честность и это сбалансированное отношение.

Некоторое время спустя я получила анонимное послание. В почтовом ящике я обнаружила копию писем, отправленных директором колледжа в ректорат и министру образования, Винсенту Пейону. Он заявлял, что я высказывалась в прессе, воспользовавшись тематикой школьной травли, и превратила свое горе в «телегеничное». Он еще смел упрекать меня в том, что мое горе «телегеничное»! Это были громкие и злобные заявления. Уверена, он надеялся на то, что теперь мы притихнем.

В своем письме от имени всего педагогического коллектива директор упоминал о психологическом кабинете для преподавателей и руководящего состава. Он уточнил, что я буквально выдирала информацию, преследуя их (да, он посмел употребить это слово) и что, если я снова появлюсь на публике, они с преподавателями больше не собираются этого терпеть. Он просил Винсента Пейона закрыть мне рот. Все пункты, по которым министр образования должен был пройтись, были перечислены списком.

Я уже получала анонимно то знаменитое письмо, которое директор разослал всему руководящему составу и всем преподавателям в день твоей смерти с требованием не контактировать с членами семьи погибшей.

Также я получала краткий отчет генеральной ассамблеи, проходившей еще, когда ты была жива. На том собрании заведующая учебной частью жаловалась на проблему дисциплины в колледже. Она утверждала: «Не стоит обвинять во всем 4-й класс!» Эта ремарка хорошо демонстрирует: в том, что касалось дисциплины, твой класс был головной болью всего колледжа.

Несмотря на то что письма появлялись в нашем почтовом ящике по ночам или днем, когда мы этого не видели, они все равно грели нам душу. Они свидетельствовали о поддержки того, кто нам их передавал. А также о страхе, который испытывал тот, кто хотел нам помочь. Я очень рада, что у меня были эти документы – они сильно продвинули ход дела. Однако никто не решился свидетельствовать от своего имени, при свете дня, чтобы защитить опечаленную семью и маленькую девочку, доведенную до крайности.

Все спрашивали меня, почему ассоциации родителей школьников не поддерживают нас. Потому что они защищали своих детей, включая тех маленьких палачей, которые и побудили тебя совершить самоубийство. Я общалась с одной мамой – представительницей FCPE (Федерация родительских советов учащихся государственных школ), пытаясь разузнать информацию, которая могла бы нам помочь. Ее ответ: «FCPE потребовало у родителей учеников не разглашать информацию, связанную с колледжем».

Приказ понятен: все объединились против семьи Фрез, никто даже не думает говорить! Даже обслуживающий персонал боялся высовываться! Я узнала, что в ноябре 2013-го директор собрал всех взрослых колледжа, включая охранников и уборщиц, и потребовал подписать жалобу Пейону против меня. Преподаватели тоже были привлечены. Некоторые не явились. Кто-то пришел, но подписываться отказался. В конеце концов письмо Пейону подписали от имени «педагогического состава».

Мои друзья поражались тому, что никто из детей не принес нам свои соболезнования. Но даже если я тебя шокирую, бедная моя девочка, которая никогда не прочтет эту книгу, даже если я тебя шокирую… У меня сложилось впечатление, что им было плевать на твою смерть.

Я следила за ними на «Фейсбуке». Через три дня после твоей смерти они уже веселились. Я разглядывала селфи, сделанные возле раздевалок (место, которое стало для тебя голгофой), или, например, общешкольное фото, подписанное: «Супергод вместе с вами! Лучший год в нашей жизни». Мое сержце сжалось от этого комментария. Я убеждала себя: возможно, они маскировали свои настоящие чувства, прятали свою боль? Мне было трудно в это поверить. Почему ни один их них не послал мне ни одного вежливого слова?