Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

Начался в Москве среди бояр мятеж, потому что многие захотели на царство. А дворяне, и дети боярские, и всякие служилые люди — те того и хотели, кто кому нравится и кто кого жаловал; а иные иного, кто к кому добр. И оттого началось во всех людях великое волнение…

И приговорили все бояре, и дворяне, и дети боярские, и гости, и торговые люди выбрать двух бояр — князя Федора Мстиславского и князя Василия Шуйского, и привели их на Лобное место, и выбрали всем народом на Лобном месте боярина князя Василия Ивановича Шуйского, и нарекли его на все православное христианство царем и великим князем на третий день, после расстригиного убийства. И с Лобного места князь великий Василий пошел в Пречистую соборную церковь (Успенский собор Кремля) и там молебен слушал. И осенил его крестом Крутицкий митрополит (Пафнутий, чудовский архимандрит), и возложил на него крест животворящего древа, который кладут на себя цари в царское поставление, и говорили над ним нареченную молитву.

А царским венцом венчался того же 7114 (1606) года июня в 1-й день. И крест ему целовали бояре, и дворяне, и дети боярские, и всякие люди, и все города Московского государства.

«Пискаревский летописец»

Не только без совета со всей землей (без созыва Земского собора) поставили его на царство, но и в Москве многие люди о том не ведали.

«Новый летописец»

— Боярин, я не хочу больше пользоваться твоим гостеприимством. Я обязана тебе жизнью, но время прошло, и я хотела бы соединиться с моим родителем. Надеюсь, он в Москве. Я могла бы с ним увидеться? Или я приговорена к плену в твоем доме?

— Как ты могла подумать такое, государыня! Твой плен — условие твоей безопасности, а никто из бояр не хотел бы, чтобы с тобой что-нибудь в Москве случилось.

— Тогда в чем же дело?

— Я поговорю с государем.

— Государем?

— Василием Ивановичем. Шуйским. Что тебя удивляет, государыня?

— Вы даже не отбыли времени траура по покойному.

— Не хотел бы тебя огорчать, но твой супруг признан вором-самозванцем. Его смерть — просто казнь, которая никак не требует траура, и государство не может оставаться без царя. Да еще в такое бунташное время.

— Но почему вы не дали мне даже взглянуть на покойного?

— В этом не было необходимости. Он обманул тебя так же, как и нас. Ты не могла хотеть, государыня, проститься с обманщиком.

— А уж это, боярин, мне решать — хотела я или не хотела. Ночным временем…

— Это было так же опасно, как и в белый день.

— Вы уже похоронили его?

— Как сказать тебе, государыня…

— Не похоронили? Что вы с ним сделали? Где он?

— Ты помнишь, государыня, эту страшную гуляй-крепость, которую он придумал? С пушками и на колесах.

— Еще бы! Он собирался с ней в поход на татар.

— Его тело… его тело сожгли вместе с гуляй-крепостью… около деревни Котлы. Прах разнес ветер.

— Боже! Без отпевания? Без панихиды?

— Ворам не полагается панихида.

— Вы же только что искали его милостей, заискивали перед ним.

— Мы не знали…

— И узнали за один день? Во всем разобрались? Во всем удостоверились? Тогда скажи, боярин, в чем?

— Все сошлось на том, что это был беглый монах Гришка Отрепьев. Расстрига. Бежавший из Москвы. Из Чудова монастыря.

— Мне надо повторять, что это выдумка царя Бориса Годунова? Если мой супруг действительно был когда-то монахом Чудова монастыря, вот этого самого, кремлевского, под окнами дворца, как мог он решиться вернуться сюда в новом обличье и не побояться быть узнанным первым встречным? Что его спасало от знакомых? Чудо? Или заведомая ложь придуманной царем Борисом истории?

— Но один беглый монах со всей достоверностью утверждал…