Мария Федоровна

А этот Распутин окончательно дискредитирует и семью и власть, и Ники не хочет ничего менять. Она не раз пыталась затронуть эту тему, но и Ники, и Алике лишь повторяли, что все разговоры о Распутине — только сплетни, и советовали им не верить. Но как же не верить, когда все только об этом говорят?

Елагин Дворец постепенно стал превращаться в центр, куда съезжались недовольные. Тут бывали и члены Династии, и некоторые знакомые по стародавним временам, и офицеры гвардейских полков, шефом которых состояла Вдовствующая Царица. И почти все утверждали одно и то же: в стране творится невесть что, на высшие посты назначаются бездарности и ничтожества по рекомендации проходимца Распутина, которой «закабалил Царицу» и сделал её инструментом своей воли, что за ним стоят враги России и агенты Германии. Сообщали много и другого, что терзало сердце и заставляло проводить ночи без сна.

Не знала тогда старая женщина, что в этих утверждениях почти и не было правды, что всё было не совсем так, а часто и совсем иначе. Но ведь об этом почти все кругом говорили! Она многому поверила, хотя прекрасно знала цену людской молве. В том же, что дела идут все хуже и хуже и радостные дни никак не наступают, стала винить «эту Алису», и впервые её нелюбовь к Невестке порой стала походить на ненависть.

На Елагин «навела мосты» и давняя интриганка Великая княгиня Мария Павловна. Она теперь вела себя мило и учтиво, и уже не было, как раньше, приступов какого-то странного поведения: то начинала беспричинно хохотать, то произносить какие-то бессвязные речи. Мария Федоровна заметила перемену: теперь Михень была серьезна, озабочена, и они один раз проговорили несколько часов, чуть не плача обе навзрыд. Царица откровенно ей сказала, что времена напоминают ей эпоху Императора Павла I, когда тот стал отстранять от себя верных людей и пал жертвой заговора.

Мария Федоровна как добросердечная и открытая натура говорила это той, кто если и не была пока заговорщицей, то готова была ей стать. Мария Павловна встречалась с иностранными дипломатами и без стеснения обсуждала с ними внутри-фамильные темы, а французскому послу Морису Палеологу безапелляционно заявила в феврале 1916 года, что «Императрица (Александра Федоровна. — А. Б.) сумасшедшая, а Государь слеп». И это говорила Русская Великая княгиня иностранцу! Попутно она сообщила французскому посланнику, что Императрица-Мать «устраивала сцены Сыну», «кричала на Него», «оскорбляла», но тот ничего не желает слушать и «груб с матерью». Все эти утверждения не имели ничего общего с действительностью и могли возникнуть лишь в воспаленном воображении заядлой инсинуаторши.

Мария Федоровна говорила с Сыном и несколько раз просила его обратить внимание на настроение общества. Никаких же «сцен» не устраивала и потому, что натура её тому противилась, и потому, что любила, сочувствовала и жалела Сына, но и потому, что оставалась (в отличие от Михень) настоящей русской монархисткой, никогда не забывавшей, что старший в роду — Ники, Ему надлежит повиноваться безусловно.

Некоторые же другие члены Династии о том уже забыли. В великокняжеской среде даже обсуждался план «династического переворота», который должна была возглавить… Мария Федоровна! Но разговоры об этот возникли уж в самый последний момент, когда начало разворачиваться финальное действие. До того же судачили, пережевывали городские и думские сплетни и возмущались, возмущались, возмущались.

Особенно усердствовали «Михайловичи»: прелестный зятек Сандро и его брат Бимбо (Николай Михайлович). Беспринципные краснобаи, ничего толком не умевшие делать сами, но судившие обо всем и обо всех, горели огнем ненависти. Мария Федоровна несколько раз пыталась их утихомирить, призывала к спокойствию и милосердию, но куда там!

Николай II и Александра Федоровна знали о том, что в кругу Императорской Фамилии ведутся предосудительные разговоры, что некоторые члены Династии (Николай Михайлович) встречаются с оппозиционными лидерами, дипломатами и обсуждают с ними политические вопросы. Царь относился к этому спокойно, но Царица, в силу эмоциональности и резкости своей натуры, не могла спокойно это воспринимать.

Александру Федоровну особенно возмущало, что непозволительные беседы ведутся у свекрови, на Елагине, а «дорогая матушка» нисколько им не препятствует. В письмах мужу Александра Федоровна неоднократно об этом упоминала:

«Когда Ты увидишь бедную матушку, Ты должен твердо сказать ей, что Тебе неприятно, что она выслушивает сплетни и не пресекает их, и это создает неприятности»

^{(16 сентября 1915 года).}

«Я очень сожалею, что Твоя матушка вернулась в город. Боюсь, что прожужжат ей, бедной, уши нехорошими сплетнями»

^{(4 ноября 1915 года).}