Марий и Сулла

Кругом зашептались.

Сверкающий шлем поник, криста, задрожав, свесилась, и гордый Помпей прижал руку диктатора к своим губам.

Сулла насмешливо взглянул на него.

— Это еще не всё… Если ты за победы удостоен триумфа, то за подвиги, одержанные в боях, награждаю тебя прозвищем Великого…

Грудь Помпея порывисто вздымалась под блестящей чешуйчатой лорикой. Говорить он не мог, глаза затуманились, и он молча стоял несколько минут.

— Император, — вымолвил он, наконец, преклонив колено, — прозвище Великого достоин носить только один муж — это ты! Зачем же ты лишаешь себя…

— Встань, Гней Помпей! Не подобает величеству пачкать колени в пыли, а я почти завершил свое дело… Потомство назовет меня по заслугам. Остается только победить Сертория — и популяры сломлены… И если Метелл Пий, которого бьет Серторий, не справится, я пошлю Помпея Магна в Испанию!

И, кивнув ему, Сулла вскочил на коня.

XXI

Диктатор отдыхал в кругу друзей.

Чувственные наслаждения уступили место умственным, а так как он после долгого перерыва приступил опять к работам над своими «Достопамятностями», то отдых его заключался в беседах с друзьями, выслушивании мнений по разным вопросам и в обсуждении деятельности выдающихся мужей.

Несколько человек полулежали за столом, на котором сверкали чаши с напитками, вазы с плодами и сладким печеньем. Тонкий запах вин, яблок, груш и гимметского меда, особенно любимого хозяином, наполнял таблинум, проникая в атриум, перистиль и спальни. Юная смуглотелая невольница гречанка, вывезенная Суллой из Афин, неслышно ступая по пушистым персидским коврам, наливала вино в чаши.

Беседа велась по-римски.

Император полулежал на низком ложе, занимая хозяйское место; рядом с ним находился раб-писец, записывавший высказывания Суллы и его гостей; третье место пустовало. Среднее ложе занимали Лукулл, историк Сизенна и греческий поэт Архий, а высокое один Хризогон.

Попивая вино, диктатор говорил громким голосом:

— Все попытки демоса поработить эвпатридов сводились к бесцельным кровопролитиям: господа страны всегда подавляли восстания. Не так же ль произошло и у нас? Владычество безумного Мария и дерзания популяров во главе с его сыном кончились нашей победой.

— Твоей победой! — восторженно перебил Хризогон, преданно наклонив голову. — Если бы не ты, счастливый, великий…

— Молчи, — отмахнулся от него Сулла. — Если б не я, то — клянусь богами! — нашелся бы другой… Пути нашего владычества в руках Фортуны: что предначертано ею — никакие силы небесные, земные и подземные не изменят. Разве мы не видим, что все дерзания греческого демоса и римского плебса разбивались о волю меньшинства, нашу волю? История блещет тысячами примеров…

Он откашлялся, указал рабыне на пустой бокал, который она поспешила наполнить, и сказал, обратившись к Сизенне, лысому, худощавому нобилю, с бледным лицом:

— Послушай, Люций, прежде, чем писать, я много передумал. Мысли мои обратились к Элладе. Я изучил Геродота, Фукидида, Ксенофонта и должен сознаться, что не согласен с Фукидидом, который считает слабовольного Перикла идеалом государственного деятеля. Не согласен я также с Ксенофонтом, потому что Агесилай и Кир Младший — мужи, которым было много дано, но которые не выполнили своего предназначения. Но зато я нашел действительно сильных мужей — это Агафокл и Набис, однако и они не могли утвердить господства черни, ибо пошли против течения… Вот причина бесславной их гибели…

— Я не согласен с тобой, Счастливый! — возразил Сизенна. — Не Фортуна назначает бег времени и жизни народов, а сами народы руководят своей жизнью и будущим. Ты говоришь, что борьба велась впустую и вожди погибли бесславно. Пусть так! Но не забывай, что борьба не утихает, а разгорается, несмотря на гибель единиц, десятков, сотен и тысяч. Вспомни, что было в Риме… И так будет продолжаться, пока плебс не добьется господства!

— Уж не марианец ли ты? — усмехнувшись, нахмурился Сулла. — Бунтовщики были и будут подавляемы! Я докажу это тебе на исторических примерах.

Лукулл сказал вполголоса, повернув голову к диктатору:

— Прошу, не утруждай себя, Люций, спорами! Сизенна подобно Фукидиду считает причиной исторических событий не богов и не Фортуну, а самого человека. Кто прав: ты или он — трудно сказать.

— А я тебе докажу! — вскричал Сулла и повернулся к писцу: — Записывай подробно. — И стал говорить пониженным голосом: — Я не хочу осуждать мудрого Питтака, правителя Митилены, но его демократия ничего не стоила: примирить вечных врагов — демос и аристократию — то же, что…

— Ты прав, клянусь Дионисом! — засмеялся молчавший всё время Архий. — А наказывать за преступление, совершенное в пьяном виде, строже, чем в трезвом, — разве это не безумие?