Мао Цзэдун

Поднявшаяся в партии волна радикализма нервировала Чан Кайши еще и тем, что очень скоро он начал ощущать на себе серьезное давление. Новый глава группы советских военных советников, Н. Куйбышев, более известный под псевдонимом Кисонька, был человеком высокомерным и лишенным всякой гибкости. Его презрительное отношение к китайским коллегам, и, в частности, к Чан Кайши, заметнее всего проявлялось в стремлении поставить Национальную революционную армию под жесткий контроль России. Чан Кайши не потребовалось много времени, чтобы возненавидеть Куйбышева, и 15 января он ушел в отставку с поста командующего Первым корпусом. Формальным предлогом для нее стали разногласия по вопросу сроков начала «Северного похода», который, по замыслу Сунь Ятсена, должен был распространить власть гоминьдановского правительства на весь Китай. Куйбышев настаивал, что для подготовки операции требуется время (этого же мнения придерживалось и руководство КПК), Чан Кайши рвался в бой. Заручившись поддержкой Ван Цзинвэя, Куйбышев приступил к разработке планов кампании. Возникшую ситуацию точно оценила Вера Вишнякова-Акимова, переводчица российской военной миссии: «Все понимали, что между Чан Кайши и Ван Цзипвэем идет ожесточенная скрытая борьба за власть. С одной стороны — престиж политика, с другой — сила военных».

Удар, который утром 20 марта нанес Чан Кайши, для всех оказался полной неожиданностью. Он объявил военное положение, приказал арестовать офицеров-коммунистов и политработников своего гарнизона и послал войска окружить резиденцию российских военных советников. Впоследствии Чан Кайши заявлял, будто располагал свидетельствами того, что Ван Цзинвэй и Н. Куйбышев сговорились похитить его и переправить в Москву. Возможно, так оно и было. Если нет, то избежать обострения конфронтации все равно бы не удалось.

«Переворот» завершился так же внезапно, как и начался. Не было даже раненых, не то что убитых. Буквально на следующий день Чан Кайши принес извинения за то, что его подчиненные вышли за рамки отданных им приказов. Главное было достигнуто: он показал, что настроен не против России или КПК, а всего лишь против превысивших свои полномочия «отдельных личностей». Через трос суток Н. Куйбышев вместе с двумя другими российскими советниками отправился во Владивосток, а Ван Цзинвэй поехал «на лечение» в Европу. Советский Союз постарался как можно быстрее сгладить возникшую неловкость, и руководству КПК, видимо, по подсказке Коминтерна, тоже не оставалось ничего иного.

Мао был не согласен. Два высоких поста в гоминьдановской армии занимали коммунисты: двадцативосьмилетний Чжоу Эньлай и хунансц Ли Фучунь. Оба приехали в Кантон в 1924 году после учебы во Франции. Чжоу являлся начальником политотдела академии Вампу и заместителем комиссара Первого корпуса; Ли занимал ту же должность во Втором корпусе, находившемся под командованием Тань Янькая. Через несколько часов после «переворота» Мао в доме Ли Фучуня встретился с Чжоу Эньласм. Он настаивал на полной изоляции Чан Кайши; из пяти командующих корпусами такое решение поддержали четверо, а ключевые посты и в военной академии, и в Первом корпусе все равно принадлежали коммунистам. При условии, что левое крыло Гоминьдана будет действовать решительно, у Чан Кайши не останется никакой поддержки.

Чжоу Эньлай представлял этот план Куйбышеву, но тот отверг его: у Чан Кайши был значительный перевес в силе.

Чжоу начали упрекать в том, что он потратил слишком много времени на Первый корпус и академию Вампу и не смог обеспечить за коммунистами не менее важные посты в других подразделениях армии. В то время вопрос был чисто академическим. Главным оставался факт: Чан Кайши доказал Гоминьдану свою незаменимость. И сохранил ее на протяжении без малого полувека.

Мао оказался в достаточно сложном положении. Благодаря Ван Цзинвэю он и после 2-го съезда сохранил за собой должность заведующего Отделом пропаганды, а в феврале — марте занял еще несколько ведущих постов. Отношения же с КПК оставляли желать много лучшего. Неизвестно, какой была реакция коммунистического руководства на столь явное усиление его позиций, но не вызывает сомнений то, что особого восторга оно не вызвало. Мао был слишком неуправляем, он — не ортодокс. Даже своего кабинета в КПК у него не было, как не было в течение уже почти года и контактов с центром.

Независимость мышления Мао еще раз подтвердил брошенный зимой 1925 года призыв выработать «идеологию, отражающую конкретные условия Китая», с упором на «гегемонию масс»:

«Научное мышление — пустой звук и бесполезная трата времени, если оно не стоит на службе интересов масс, стремящихся к социальному и экономическому освобождению… Лозунг интеллигенции может быть лишь один: «В массы!» Кто отрывается от масс, тот лишает себя социальной опоры».

Для Центрального Комитета КПК, связанного по рукам и ногам инструкциями Коминтерна, «идеология, отражающая конкретные условия Китая», была заведомой ересью. Спасение могли принести стране не апатичные и аморфные «массы», а возглавлявший их городской пролетариат.