Мао Цзэдун

Уровень безработицы среди городской молодежи еще до начала бурных событий поставил власти перед необходимостью выработки программы добровольного переселения выпускников школ в деревню. Последовавшие затем политические катаклизмы сделали поиск работы в городах почти бессмысленным. В 1967 году производство промышленной продукции сократилось на четырнадцать процентов и через год все еще продолжало падать.

Осенью 1968 года рамки программы значительно расширились: в течение двух последующих лет на село должны были выехать более пяти миллионов молодых людей, причем сейчас их согласия уже никто не спрашивал. Создали параллельную программу, согласно которой в «школы 7 мая» отправили несколько миллионов кадровых работников и представителей интеллигенции. Идею создания таких «школ» Председатель высказал в письме к Линь Бяо от 7 мая 1967 года: «Эти бездельники должны поучиться у крестьян, пожить с ними одной жизнью». То, что крестьянство относилось к вновь прибывающим, как к навязанному чиновниками новому бремени, сути дела не меняло. Для Мао такое решение было весьма удобным: в плане идеологическом оно помогало преодолеть пресловутый барьер между городом и деревней, с точки зрения политики курс вынуждал «разжиревшую от городской жизни» бюрократию обрести в тяжелом ручном труде качества истинных пролетариев. Решался и социальный вопрос: города покидали как бывшие хунвейбины, так и их бывшие жертвы.

И опять ключевая роль в этом «переселении народов» была отведена армии.

Молодежь работала в армейских подсобных хозяйствах, расположенных в самых удаленных районах страны. Под бдительным присмотром офицеров НОА «школы 7 мая» энергично перевоспитывали «вычищенных» из рядов общества «вредных и неустойчивых элементов». В структуре каждого государственного учреждения, начиная с министерств и кончая редакциями газет — не говоря уже о заводах и фабриках, — появились армейские «рабочие группы».

Но заметнее всего влияние НОА сказывалось на местной и провинциальной администрации. Половину членов ревкомов составляли офицеры — против трети бывших хунвейбинов и цзаофа-ней и лишь пятой части ветеранов. В «постоянных комитетах», исполнявших функции провинциальных органов власти, три четверти ответственных работников являлись военнослужащими. На местах их доля была еще выше: в сельских уездах Хэбэя (других там фактически не существовало) люди в погонах возглавляли девяносто восемь процентов ревкомов. Большая часть страны жила по законам казармы.

Такой ценой удалось остановить сползание в анархию. Другого способа вернуть к жизни обескровленное общество в Китае не существовало.

В начале сентября 1968 года объявили об учреждении двух последних из двадцати девяти провинциальных революционных комитетов: в Тибете и Синьцзяне. «Группа по делам культурной революции» сообщила: «Вся страна стала красной». Двумя днями позже Чжоу Эньлай обратился к массовому митингу в Пекине со словами: «Нам удалось справиться с последствиями антинародного, антипартийного заговора предателей, решивших пойти по капиталистическому пути».

Сцена для политической развязки, к которой Мао целеустремленно шел почти четыре года, была готова.

13 октября 1968 года ЦК КПК — вернее, то, что от него осталось, — созвал в Пекине свой 12-й пленум. Через горнило чисток не прошли и две трети его состава, а из оставшихся на пленуме присутствовали всего сорок членов руководящего органа партии, что для кворума было явно мало. Мао решил исправить ситуацию. В нарушение устава КПК он лично перевел десять кандидатов в полные члены и пригласил в зал более восьмидесяти офицеров НОА и председателей ревкомов. Приглашенные участвовали в обсуждениях, но не имели права голоса.

Перед пленумом стояли три задачи: одобрить смещение Лю Шаоци, утвердить Линь Бяо в качестве нового преемника и окончательно осудить «февральский обратный поток» вместе с его следствием — мартовским 1968 года «правым уклоном».

Но главным, конечно, являлся вопрос о Лю Шаоци. Цзян Цин, которая лично руководила деятельностью «группы по расследованию», подготовила три объемистых тома документов — полученных под пыткой признаний, — свидетельствовавших, что в интересах Гоминьдана Лю предал партию по крайней мере трижды: в 1925 году в Чанша, в 1927-м — в Ухани и в 1929-м — в Шэньяне. Чтобы добыть данные о событиях сорокалетнсй давности, следователи Кан Шэна допросили двадцать восемь тысяч человек, большая часть которых была затем отправлена в лагеря. Мэн Юнцянь, один из главных свидетелей, в 1929 году отбывавший вместе с ЛЮ заключение, подвергался непрерывному допросу в течение семи суток. В результате он почел за благо признаться, что на путь предательства оба встали в гоминьдановском застенке. Выйдя из лагеря, Мэн отказался от своих показаний, но страна так и не узнала об этом.