Читаем Манускрипт с улицы Русской полностью

Иллюзия свободы, которую он придумал ныне для себя, вмиг исчезла, все промелькнуло перед его глазами, словно перед смертью, — докторские тоги, аудитории, диспуты, и нищенский хлеб жака, и лицо девушки — единственное, которое ему запомнилось из всех женских лиц, всплыло перед ним и исчезло, и в этот момент он впервые почувствовал, как жестоко, точно тисками безысходности, сдавливает его мир, он радовался, что вырвался из неволи, но стал еще больше задавленным и теперь, растерянный, брошенный на землю, ползет по ней, не в силах вдохнуть воздух, пыль набивается в глаза, в рот, в уши, и он погибает от нее, точно слизняк.

Встряхнулся, хмель снова затуманил голову, а где-то совсем близко существовал мир, который напрягался, чтобы сбросить с себя удушающие вериги покорности, но для Арсена он был недостижим. Хмельная патока густела, твердела в голове, он застонал: «Я же не червь...» — и повалился на пол.

...Лежал и нежился на высоких подушках, на белых простынях, под пуховым одеялом, его ладонь щекотали черные, пышные, мягкие волосы, он гладил их, прижимал к подушке, чтобы взглянуть на лицо, брови, глаза; Арсен чувствовал рядом теплоту девичьего тела, ему хотелось отбросить одеяло и посмотреть, прижаться пылающим челом к нему, но руки были немощны, расслаблены; добрый и счастливый, он мог лишь шепотом произнести:

— Орыся...

Ему никто не ответил, и он, собрав все силы, попытался приподнять голову. Трудно было это сделать, но наконец он оторвался от подушки и в синеватом утреннем свете на засаленном матраце увидел изнуренное, с темными подковами под глазами лицо спящей женщины.

Арсен повалился лицом на рядно и беззвучно заплакал.

Известие о том, что Свидригайла провозгласили в Вильно великим князем Литво-Руси, а перепуганный король, уступив брату Подолье, объявил во Львове привилегии русинской шляхте, дошли до Олеско быстрее, чем успел вернуться туда Осташко.

Нелегкой была дорога. Каллиграф прибился пешком в Олесский замок только накануне рождества. Торговые ути, по которым еще не так давно передвигались купеческие караваны и рыдваны бояр, сразу опустели, вооруженные косами и рогатинами мужицкие ватаги бродили по всему краю. На Холмщине сгорело Ратное, в Бельской земле — Буск; польские шляхтичи покидали свои поместья и уезжали на запад; отряды опришек множились, росли и, не объединенные друг с другом, воевали поодиночке от имени Свидригайла за Галицко-Волынскую Русь. Сам же Свидригайло ждал в Вильно мирной делегации от короля, которая должна была засвидетельствовать, что Подолье с замками в Каменце, Бакоте и Скале переданы Федору Острожскому. Ничего больше великий князь не требовал от Ягайла, а на Литовской Руси разгоралось пламя народной войны.

Стражник не узнал Осташка. В серой сермяге, которую раздобыл у крестьян возле Бреста, и в высокой овчинной шапке Каллиграф был похож на гнома; долго должен был объяснять, кто он такой, из сторожевого помещения вышли ратники, и только Никита-гончар, несший службу, хорошо присмотревшись к пришельцу, воскликнул:

— Да это же Каллиграф, боже милостивый! Иди, иди, Осташко, к боярину, он уже, наверно, заупокойную по тебе отслужил... Пан Ивашко как раз сейчас созвал совет.

В замковых хоромах олесского старосты сидели за столом семеро землянинов из семи волостей Олесской земли. Ждали судью Давидовича, который ни разу не соизволил прийти на совет. Сегодня Ивашко послал за ним кастеляна и четырех ратников. Не захочет идти — привести насильно: замок и город готовы к обороне, нужно готовить гарнизоны в селах.

Осташко остановился у порога, снял шапку и, обессиленный, оперся о косяк двери.

— Челом, боярин... — тихо произнес.

— Живой! — воскликнул Ивашко, вскочив из-за стола.

Все присутствующие повернули головы к двери; боярин, отодвинув ногой скамью, вышел навстречу Каллиграфу.

— Ну и живучий ты, Осташко! — промолвил Костас Жмудский из Подлесья, покачивая головой. — Как же тебя, такого тщедушного, не замели снежные заносы, не съели волки, опришки не схватили...

— Добрый сердцем есмь, — слабо улыбнувшись, ответил Осташко. Оттолкнулся рукой от дверного косяка, тяжело опустился на боковую скамью. Боярин подал ему кубок с вином, Каллиграф с жадностью выпил целительного напитка. — Я был в руках у опришков. Встречался с ними возле Каменецкого столба, что за Брестом.

— И что? — в один голос спросили сидевшие за столом.

— Это суть воины, а не опришки. Воины без вожака... Я спросил их, за что воюют, они сначала заставили меня перекреститься и внимательно присматривались, как я складываю пальцы для крестного знамения, а убедившись, что я православный, ответили: «За Русь. Сказали мы общине, чтобы поселяне не шли на дворовые работы и перестали подчиняться пану Яшовскому, ибо князь Свидригайло выступил против католиков, надевших на нас ярмо».

— За Русь, за Русь! — крикнул Януш Подгорецкий. — Так и смотри — наплодится теперь столько этих ватаг, что и сам спокойно не уснешь. Дай им волю — так и против своих пойдут.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза