Манускрипт с улицы Русской

На башне ратуши ударили часы. Вспугнутые вороны взлетели со шпиля и уселись на столбе, возвышавшемся возле лобного места. Будто проснувшись, взглянула с большой иконы, вставленной в башню часов, пречистая дева, ее глаза остановились на двух фигурах, повернутых одна к другой спинами и стоявших возле позорного столба: Фемида с завязанными глазами и палач с мечом.

«Это символ всей нашей правды и свободы, вот молчи и радуйся каждому прожитому дню, каждое утро благодари господа бога за то, что видишь еще землю и небо, и людей, и этих храбрых ворон, которые — единственные в городе — без страха перед наказанием гадят на головы слепой Фемиде и жестокому палачу».

Арсен пошел по краю рыночного квадрата, миновал патрицианскую баню на углу Шевской, вспомнил, что завтра придет сюда и жизнь его потечет по новому руслу; свернул на Резницкую, где находились мясные ларьки — еще закрытые, — и вышел на Францисканскую, в которую тыльной стороной упирался Нижний замок.

Остановился. Будто впервые увидел эти высокие крепостные стены и готическую башню над ними и весь ансамбль островерхих строений. Арсен не раз разглядывал резиденцию львовских правителей, но только сейчас понял, что именно здесь размещаются покои короля, который часто наведывается во Львов, комнаты старосты и бургграфа, что именно тут решаются судьбы тысяч людей и его судьба — тоже; и как это так, думал он, что обыкновенные на вид люди каким-то чудом проникают в этот замок и получают тут неограниченную власть. Их слово — и наполняется людьми Рынок, открываются магазины, пивные, ларьки; их слово — и бегут защищать портные и каретники Галицкие ворота, а башни, стоящие на берегу Полтвы, — лавочники и пекари; их слово — и на галерею ратуши выходит трубач, объявляя о начале суда; их слово — и городской палач, тот, что в другие дни вывозит за город мусор, дохлых собак и кошек, становится вдруг господином человеческой жизни; их слово — гремят пушки... Всем руководят сверху и обладают такой силой, что человеку невозможно с этим бороться, да, человек — букашка, которая обязана выполнять положенную ей роль, и, кроме этого, она больше ничего не видит и не знает, и если она остановится или споткнется, или, не приведи бог, выступит против, — ее выбрасывают, убивают, чтоб не мешала.

— Прочь с дороги! — крикнул кто-то сзади Арсена.

Отскочил в сторону — остановился: «Вот видишь, и уже кому-то помешал, а вчера, видимо, стоял на своем месте — никто на тебя не кричал, а наоборот — заметили и повысили; все тут соразмерно, определено сильными людьми, которые видят мир сверху, а тебе следует смирно двигаться в потоке и глядеть перед собой на расстоянии собственного шага».

Арсен посторонился, пропуская четырех слуг, которые несли паланкин, а в нем патриция; может, это староста, бургграф, писарь, советник, присяжный, а впрочем, какое это имеет значение — слуги несут человека, от которого целиком зависят и Арсен, и все люди в этом городе.

Ха... Арсен вспомнил побасенку, а может, и правду, подслушанную когда-то из разговора художников, и подумал, а может, на этих самых носилках несли два или три года назад магната Якоба из Кобылян, который совратил Софью Гольшанскую, четвертую жену Ягайла, — забыв о том, что башни Нижнего замка достигают до звезд, а подвалы доходят до ада. Заключили в темницу могущественного из могущественных, и он перестал быть всесильным, и слово его больше ничего не значит. Якоба сгноили в тюрьме, королева же поклялась на алтаре, и капитул признал ее невинной. Словом, человек — ничто, им руководит высшая сила. Бесполезно метаться, напрасно утешать себя, что за твой труд вспомнят тебя потомки, глупо придумывать себе высшую цель, ради которой готов сложить свою голову на плахе, — глупости все это. Каждому отмерено, определено, ни у кого нет своей воли, все — от высшего до низшего — невольны, и если кто-то и поднялся на борьбу, то лишь для того, чтобы своей волей навязать кому-то неволю, сам же из одной петли просовывает голову в другую.

Но можно быть свободным — для этого нужно так мало. Отбрось только иллюзии о важности своего существования. Зарабатывай на хлеб, не заискивая перед работодателем, презирая его в душе, и поставь перед собой маленькую цель — что все утехи вспомнишь в свой судный час и порадуешься перед смертью. Это может быть вино или женщины, или же — еще проще — каждую минуту умей радоваться тому, что тебе дано видеть мир. Ты мучишься, ты голоден, тебя бьют, ты озяб — все это покажется тебе пустяком, когда осознаешь, что мог вовсе и не появиться на свет и не узнал бы, что такое голод, холод, побои и передышка от них. Только так и можно найти для себя смысл существования в этом размеренном и суматошном мире.

Город оживал, полнился людьми, — все куда-то спешили: купец — обманывать, ростовщик — начислять проценты, судья — искать виновного, палач — ждать жертвы. Владыка придумывал для себя бессмертие. Хойнацкий стоически красил двери в магистрате, веря, что слава сама его найдет, в пивной на Армянской шинкарь недоливал Арсену пиво, надеясь разбогатеть.