Повелел своей прислуге унести тело султана во дворец — готовить к вечному успокоению, а сам стоял в нерешительности, слушая, как вопит толпа, побежавшая по городу:
— Султан Амурат умер! Султан умер!
Но тут же тревожные возгласы заглушились иным призывом, который все нарастал, увеличивался и наконец явственно долетел до слуха визиря:
— Ибрагима! Ибрагима!
Встретились, словно на поединке, умные глаза Аззем-паши со злорадными, коварными глазами Нур Али.
— Рано тешишь себя, эфенди, — блеснул янычар-ага белыми зубами. Слышишь, кого провозглашают янычары? Или, может быть, и ты посмеешь выступить против них?
Теперь Аззем-паша понял: янычары отравили султана, чтобы посадить на престол недалекого Ибрагима, которого Амурат упрятал на вечное заключение в дворцовую тюрьму. Не ярость, а страх перед неминуемым горем руководил им, и, забывая о своем положении, великий визирь закричал:
— Шайтан! Чужеземец, вероотступник! Что дорого тебе на этом свете, кроме собственной выгоды? Будь проклят ты, гад, вскормленный Урханом!..[149] О аллах, Ибрагим будет править империей!
Нур Али спокойно выслушал взрыв бессильного гнева великого визиря. Возгласи: «Ибрагима, Ибрагима!» — раздавались уже по обе стороны Золотого Рога, янычар-ага мог не беспокоиться. Он поклонился визирю и промолвил, не скрывая насмешки победителя:
— Нерушимы устои Порты, эфенди. На янычарах выросла Османская империя, на янычарах держится и, если на то будет воля аллаха, погибнет вместе с ними. А та голова, — добавил он с угрозой, — которая не властна над своим языком, часто красуется на золотом подносе у ворот Баб-и-гамаюн[150] напротив Айя-Софии.
Он повернулся спиной к великому визирю, велел прислуге подать коня. Вскочив в седло, еще раз поклонился Аззем-паше.
— Сегодня брат покойного Амурата будет на свободе. А тогда, когда султан Ибрагим возвратится из мечети Эюба, опоясанный мечом халифа Османа, я надеюсь встретиться с тобой на совете дивана, где поговорим не об искусстве произносить тосты, а о важных государственных делах.
Аззем-паша ничего не ответил. Он смотрел на то место, где недавно лежал последний храбрый султан из рода Османов. Позади визиря находилась свита, по всему городу выкрикивали: «Ибрагима, Ибрагима!»
Тело Амурата приготовили к погребению в спальне султана, и тогда вошли туда шейх-уль-ислам, анатолийский и румелийский кадиаскеры[151], командир спагиев — алайбег, последним вошел вспотевший от быстрой езды Нур Али.
— Пригласите валиде[152] Кёзем, — сказал шейх-уль-ислам, и в этот момент раздвинулась портьера, в спальню вошла женщина в черном. Кисейная чадра прикрывала ее суровое лицо.
Она приложила руку к груди, печально глядя на мертвого сына. Но материнская скорбь была недолгой. Валиде подняла голову, возвела руки к небу.
— О радость моего сердца Ибрагим, сын султана! — произнесла она торжественно, и радость вспыхнула в глазах янычар-аги. Властная мать султана, которая когда-то сама посоветовала Амурату заключить в тюрьму Ибрагима, теперь благословляла своего юродивого сына на трон.
Нур Али сделал шаг назад, и сановники посмотрели на него. Он молча указал рукой на выход, шейх-уль-ислам колебался только миг и направился первым, а следом за ним потянулись все члены дивана. Молчаливой процессией пересекли все подворье, миновали конюшню султана и остановились перед железной дверью дворцовой темницы. Часовые расступились, кастелян тюрьмы дрожащим голосом сказал:
— Только по разрешению великого визиря могу открыть ворота…
Нур Али огрел его нагайкой, сорвал с пояса кастеляна ключи, и дверь со скрежетом открылась.
Заросший, с воспаленными глазами мужчина в грязном халате робко приблизился к выходу, упал на колени и пролепетал:
— Только… только Амурат есть и будет повелителем правоверных, никто не смеет признавать другого… пощадите, пощадите меня…
Валиде Кёзем решительно вышла вперед и прервала Ибрагима:
— Сын мой, твоя любящая мать благословляет тебя на престол предков.
— Нет, нет! — завопил Ибрагим. — Я не уйду отсюда, не уйду!
— Принесите сюда тело Амурата! — повелела валиде.
И только тогда, когда Ибрагиму разрешили прикоснуться к трупу, он поверил.
— Тиран мертвый, мертвый! — закричал он, жадно хватая ртом воздух, и, потеряв сознание, упал на руки Нур Али.
Старик Хюсам, владелец ювелирной мастерской, которая ютилась на одной на темных улиц на окраине Скутари, долго не мог уснуть в эту страшную ночь. Его тревожили слезы верной жены Нафисы, донимали свои мысли, беспокойные и тревожные.
Он не знал, что творится на противоположной стороне Босфора, но, очевидно, там — оргии, банкеты, моления дервишей по случаю празднования победы Амурата. Но его это мало интересовало. За долгую жизнь Хюсама восемь султанов сменилось на престоле, он еще помнит Сулеймана Великолепного — Законодателя. Ни один из султанов не дорос до него, ни один не достиг славы великого властелина.