Манускрипт с улицы Русской

Братия скоморохов стояла молча. Арсен долго глядел вслед нищим. Утихала злость, душу охватила печаль. Из задумчивости вывел его громкий веселый перезвон бубенцов, из ворот стремительно выехали крытые сани с впряженной парой гнедых лошадей. Спиной к кучеру сидели боярин в бобровой шубе и девушка в белом кожушке и ярком платке.

Арсен бросился вперед и остановился. Орыся увидела его и, протянув руку, крикнула:

— Гусляр!.. Гусляры, отец... — и притихла, смутившись.

Но Ивашко Рогатинский, углубленный в свои думы, не услышал возгласа дочери.

Осташко возвращался по дороге на Броды в Олеско. Первую ночь заночевал на постоялом дворе корчмы возле Жидича, а утром поехал дальше. Чувствовал себя крайне утомленным и сокрушенно думал о том, что, очевидно, закончились для него странствия по свету, хотя он еще не стар.

В первое странствие он отправился весной 1412 года. Тогда польский король Ягайло в своем католическом рвении выслужиться перед гнезненским примасом и краковским епископом превзошел ожидания своих духовников. Он приказал выбросить из перемышльской православной кафедральной церкви гробы с телами русинов и сделал ее католическим костелом; приехав собственной персоной во Львов, назначил архиепископом Яна Одровонжа.

Совершив такое богоугодное дело, король направился в Городок на охоту, а львовский и русинский староста Петр Одровонж, брат архиепископа, выселил за пределы города цеховых мастеров — тех, которые отказались конфирмовать своих детей в костеле.

Среди них оказался и часовой мастер Онисим, отец Осташка. Приютился он со своей многолюдной семьей в полуразрушенной халупе на Подзамче. Отец и сыновья ходили на заработки то на мельницу в Збоиском, то к осадникам-поселенцам в Замарстынов и Голоско, мать со старшими дочерьми мыла посуду в корчме «Брага» возле Татарских ворот, младшие девочки просили милостыню на паперти костела Марии Снежной и Онуфриевской церкви. Наконец, самый старший из сыновей, Осташко, парень хилый, но способный к наукам, покинул бедный отчий дом и отправился в европейские страны искать счастья. Тогда ему было чуть больше двадцати лет.

Пешком дошел до Кракова, оттуда — то как купец, то как ремесленник — до Вроцлава и Магдебурга, учился в цеховых и гильдейских школах. Наконец он добрался до Праги. Узнав о том, что там alma mater, в которой учатся юноши из всей Европы, робко постучался в дверь Карлового университета. Ректором там в это время был Ян Гус.

Осташко слушал лекции Иеронима Пражского, проповеди Гуса в Вифлеемской каплице. Получил звание магистра свободного искусства в тот год, когда в Констанце запылал костер. Потом вместе с пражскими гуситами сидел в тюрьме городской ратуши. В 1420 году вместе с тысячами пражских жителей встречал победителя крестоносцев слепого Яна Жижку, потерявшего один глаз в бою под Грюнвальдом, а второй — в сражении с немецкими рыцарями на Ветковой горе. В ту пору пошел Осташко писарем в отряд Сигизмунда Корибута, посланного на помощь гуситам великим князем Литвы Витовтом. Откуда мог знать Осташко, что Корибут будет помогать пражским патрициям? Поэтому, когда табориты изгнали Сигизмунда из Чехии, узнав о его сговоре с папой Мартином V, вынужден был вернуться во Львов и Осташко.

Никого из родственников он не застал в Подзамче — за год до этого мор опустошил Львов, а от их халупы и следа не осталось. Вот тогда он и пошел куда глаза глядят по Волынской дороге и на другой день остановился ночевать в Олеско.

...Дорога со вчерашнего дня безлюдная. Не угнаться за конными и пешими. Усталость валила его с ног. Все больше и больше выбиваясь из сил, он все чаще останавливался в пути, всматриваясь в седую мглу, не покажется ли впереди село, чтобы попроситься на ночлег в хату к какому-нибудь селянину. Но над белым необозримым полем только кружились вороны и завывал ветер в ветвях тополей да в сухом бурьяне, торчавшем над коркой снега.

— Черные вороны налетели на Русь, — простонал Осташко. — Где же наш Жижка?

И словно в ответ ему сзади зазвенели колокольчики. Он оглянулся и остановился: из пелены седого тумана вынырнула пара гнедых лошадей, впряженных в сани. Они проскочили мимо Осташка, но, видимо, сидевший в санях мужчина, закутанный в овчинную шубу, заметил его. Он крикнул вознице:

— Стой, Герасим! Погоди, вон вроде бы Осташко плетется, словно лунатик.

— Да, он, — ответил возница, останавливая лошадей. — Я его сразу узнал, но не подбирать же вашей милости по дороге всякую голь.

— Голь-то голь, а грамотей у нас один, — произнес Ивашко, взмахом руки подзывая к себе Осташка.

В Олеско Осташка знали все. Он появился здесь несколько лет назад, но откуда — горожане не знали и не интересовались: много людей — торговых, ратных, нищенствующих — проходило по торной дороге, что вела из Венгрии на Волынь. Осташко жил далеко за чертой города, у подножия Белой горы, и называли его Каллиграфом, потому что он умел писать по-русски, по-польски и по-латыни: его услугами пользовались бояре, ленные шляхтичи, купцы, цейхмастеры, и даже староста Олесского замка Ивашко Рогатинский давал ему на переписку грамоты.