Манускрипт с улицы Русской

Арсен же сразу узнал рогатинского пана. Он опустил глаза, уловив взгляд Ивашка, будто чувствуя свою вину в том, что встречался сегодня с его дочерью: он все еще не хотел верить, что красавица, которая сегодня бросила экзактору дукат, а потом пошла с ним, Арсеном, на Стырь, уже тогда, когда он в Рогатине впервые выступал перед людьми в скоморошьей тунике, — уже тогда, еще совсем маленькой, была боярыней. И надо же было ему сегодня идти на луцкую ярмарку и на банкет к Свидригайлу только ради того, чтобы увидеть непреодолимую пропасть, на одном краю которой стоит он, недоучившийся спудей[16] и скоморох, а на другом — боярин Ивашко, правитель земли, войск и отец Орыси.

Арсен держал в руке миску с едой и впервые почувствовал стыд, вспомнив слова Осташка о шуте в колпаке с колокольчиками: играть тут и есть стоя — не то что веселить людей на ярмарке и собирать деньги в шапку. Там он — музыкант, а тут — нищий. Арсен подал слуге миску. Ивашко улыбнулся ему, теперь узнав его. Гусляр в этот момент вспомнил песню, которую пел во дворе рогатинского пана, ее слышала тогда маленькая Орыся. Арсен подошел к столу, настроил гусли и запел еще раз для нее — взрослой девушки.

Ой iз-за гори, iз-за кам’яноi,
Вiдтiль виступало велике вiйсько,
Пан Iван iде, коника веде,
Хвалиться конем перед королем:
Нема в короля такого коня,
Як у нашого пана Iвана...

Песня звучала грустно, и Ивашко удивился, почему так печально звучат струны гуслей, словно лира нищего. Он взглянул на гусляра и крикнул:

— Веселее, Арсен!

Арсен, глядя в сторону, медленно водил пальцами по струнам.

Хвалиться стрiлов перед дружинов:
Нема в дружини такоi стрiли,
Як у нашего пана Iвана, —

пел Арсен, а в голосе отдавалась песня нищих, которую услышал сегодня на ярмарке: «Ой, брате мiй, брате, сильний богачу, воздай менi хлiба-солi», — и голос атамана нищих бродяг, казалось, подпевал: «Я ведь ровня с тобой...» Арсен взмахнул головой, пальцы быстрее забегали по струнам, чтобы отвлечься от тяжелых дум:

Хвалиться луком перед гайдуком:
Нема в гайдука такого лука...

Лицо Ивашка расплылось в улыбке — ему по душе пришлась лихая песня гусляра, которая, казалось, для него была сложена. Но вдруг снова зазвучала печальная мелодия, и боярин подумал, что этот гусляр хорошо играл бы на свадьбе, потому что там поют и грустные, и веселые песни.

И грусть, и веселье... Чего больше будет у дочери на свадьбе? Печаль затуманила лицо боярина: тысячи людей, сотни ланов земли принадлежат ему, а нет у него ничего, кроме Орыси, и ту выдает замуж против воли; должен выдать за сына полновластного судьи Давидовича, чтобы привлечь его на свою сторону как союзника, потому что предстоит тяжелая война, а Давидович деньги любит и за грош готов душу продать черту... Нет, не печаль, она будет потом, веселье нужно на Орысиной свадьбе; Ивашко вышел из-за стола, подошел к Арсену и промолвил:

— Ты играл уже у меня, Арсен, я помню. На сретение я приглашаю тебя с братией в Олеско: будешь играть на свадьбе моей дочери. — Он вынул дукат и подал его гусляру: — Вот тебе задаток.

Арсен изменился в лице, отошел от Ивашка. Тот еще больше удивился: гляди, какой гордый, не хочет брать дуката. Он сунул руку в жупан и вытащил гривну.

— Спасибо, добрый пан! — подбежал подросток-танцор, служивший у скоморохов и мехоношей[17], схватил гривну и за дукатом протянул руку, но дукат уже упал в широкий карман боярина. — Спасибо, преславный пан! И не беспокойся, приедем точно на сретение, а то еще и раньше, ведь мы — где пиво пьем...

— Замолчи, косолапый! — прикрикнул Арсен на мальчишку и сам испугался своего окрика. Что скажут товарищи, если он откажется от такого заработка? Нужно соглашаться, надо прийти в Олеско накануне сретения... — Боярин, — он поднял перед Ивашком гусли, — почему спрятал дукат? Мы придем к вашей милости и к вашей дочери, брось дукат, чтобы струны отозвались!

Ивашко пристально посмотрел на Арсена, медленно полез в карман жупана и бросил дукат на гусли. И словно сами зазвучали струны, ведь гусляр, казалось, почти не прикасался пальцами к ним, и губы его будто не раскрывались, а полилась песня, которую скоморохи никогда не пели:

Кому повiм печаль мою,
Кого призову к риданiю...

— Кто там воет? — воскликнули вместе Свидригайло и Гольшанский. — Дайте им вина или прогоните к лешему!

Их крик заглушили дудочники, и гусляр запел веселую, ухарски подмигнув вельможам:

Я на бабi нiц не страчу,
Продам бабу — куплю клячу,
Кляча здохне, я облуплю,
А за шкуру панну куплю!