Манипулятор

– Наш разговор показался мне настолько занятным, – сказал гость, разливая водку, – что я решил не ждать следующей случайной встречи, которые, между нами говоря, довольно часто так и не случаются, а просто взял и приехал к вам в гости.

– Да, разговор у нас получился интересный… – нетвердым голосом согласился Гуськов, осторожно опускаясь на табурет.

– Вы кстати вчера были так рассеяны, что забыли запереть дверь, – неизвестной доброжелательно улыбнулся, – к счастью в вашем доме живут исключительно честные люди…

Выпили, похрустели огурчиком, помолчали, еще выпили. Постепенно мир вернулся в нормальное состояние, неприятные ощущения в разных уголках организма сменились некоторой легкостью, а душевные томления – и это было особенно здорово! – преобразились в ожидание чуда. Гуськов даже обрадовался этому неожиданному визиту: вот сейчас они примут еще по маленькой, и он выяснит все, что не успел вчера…

Так оно и вышло! Вначале они долго и продуктивно беседовали об особенностях работы телевидения, формах подачи информации и прочих полезных вещах. Состоялось даже некое подобие знакомства:

– Гуськов, режиссер, – сказал режиссер Гуськов.

– Волабуев, профессор, – ответил неизвестный.

Фамилия сперва показалась Гуськов не достаточно благозвучной для такого умного человека, потом напомнила неприличный анекдот, и он едва удержался от смеха, потом сами собой пошли совсем уж не подходящие рифмы, и режиссер решил называть незнакомца исключительно профессором, а что на «вы», так это вышло само собой.

– А вы, простите, в каких науках профессор? – вежливо поинтересовался режиссер.

– В самых разных… – многозначительно ответил профессор. – Я, знаете ли, очень разносторонняя и одаренная личность, но предпочтение отдаю психологии во всех ее, так сказать, многообразных проявлениях…

Впрочем, все это было не более чем присказка, сказка началась позже…

– Вот вы говорите: «Управлять сознанием! Овладевать мыслями!» – доставая вторую бутылку, строго сказал Волабуев. – А я вас спрошу: «Зачем? Куда вы поведете ваших подопечных?»

– Что значит куда? – Гуськов не мог отвести взгляда от бутылки, которая была запотевшая и холодная, как будто из холодильника, хотя Волабуев вынул ее из-под стола.

– То и значит! – в голосе профессора прорезалось раздражение. – Вы претендуете на роль властителя дум, категорически не понимая, что с этой властью делать. Нет, это решительно невозможно, господин Гуськов! Капитан не может не знать, куда ведет корабль, иначе он просто перестает быть капитаном…

– Да, да, вы совершенно правы! Именно с этой мыслью, с этим вопросом я проснулся! Но я не знаю ответа, и, честно говоря, рассчитывал на вашу помощь…

– Решать подобные задачки человек может только сам. Понимаете – сам! Но я могу немного помочь… – Волабуев задумчиво посмотрел в мутные глаза режиссера. – Мне кажется, что вам, Василий Иванович, должна импонировать идея свободного удовлетворения человеком свои потребностей и желаний. Позволю себе предположить, что именно не обремененное излишними ограничениями общество, является в вашем, так сказать, понимании идеальным. Этакое торжество потребительского либерализма!

Волабуев встал, скрипнув табуреткой, и почтительно пожал Гуськову руку, сказав что-то про большую честь и счастья быть знакомым…

Но Гуськову было не до комплиментов и не до водки, которую севший на место Волабуев пытался ему подсунуть. Он стремительно прозревал, царивший в голове хаос сменялся стройным и ясным пониманием, как будто кто-то повесил прямо в голове огромный сияющий плакат и теперь надо просто прочитать написанное на нем:

– Возможность быть самим собой, таким каким пожелаешь, без оглядки на окружающих! Вот та идея, которую я буду вкладывать в умы и души! Человеку должны быть позволено все…

Он даже попытался подвести под свой стихийный либерализм определенный идеологический базис:

– Любой человек рано или поздно умрет. Так? Так! А это значит, что любой человек обречен на смерть! Его жизнь конечна и непродолжительна.

– Железная логика! – согласился Волабуев, одобрительно, почти по-отечески поглядывая на режиссера.

– А разве можно ограничивать обреченного? Даже в самом малом? Обреченному должно быть позволено все!

– Fas est… Все дозволено… – подсказал Волабуев – Одна из форм римского права.

– Вот, вот! – Гуськов вскочил, попытался походить из угла в угол, но только зашиб колено о подвернувшуюся табуретку и стукнулся лбом о низко висящий шкаф. Не приспособлены все-таки наши малогабаритные квартиры для свободного движения мысли…

Потом появился мрачный писатель, однако участия в беседе он принимать не стал, от водки отказался и внимания к гостю не проявил – видно никак не мог забыть ржавых тупых ножниц в нежных ручках своей мечтательной и наивной героини с васильковыми глазами.

Впрочем, когда Волабуев ушел, он с интересом выспросил у режиссера все подробности и даже высказал осторожное предположение, что не отказался бы, пожалуй, поработать с литературным материалом для какой-нибудь телепередачи, но по уши погруженный в свои мысли режиссер оставил это без внимания.