Малый уголок

Когда я вернулся, у нас как раз собирались обедать. Мы всегда обедали поздно. Я взбежал наверх вымыть руки и переодеться. Посмотрел в зеркало и, знаете, прямо поразился — я выглядел так, Как обычно. Но когда, увидев меня, мать спросила: «Устал, Фред? Ты очень бледен», — я покраснел как индюк. Еда не лезла мне в горло. К счастью, мне не надо было говорить, мы не очень–то много разговаривали, когда бывали одни, а после обеда отец принялся читать какие–то донесения, а мама просматривала вечернюю газету. Чувствовал я себя ужасно.

— Одну минутку, — прервал его доктор. — Ты сказал, что внезапно почувствовал у себя в руке револьвер. Я не вполне понял.

— Флорри вложила его мне в руку.

— Где она его взяла?

— Почем мне знать? Вынула у Пата из кармана, когда он навалился на меня, или припасла заранее. Я выстрелил, защищая свою жизнь.

— Продолжай.

— Вдруг мама сказала: «В чем дело, Фред?» Это было так неожиданно, и голос се был такой… такой мягкий, что я не выдержал. Попытался взять себя в руки и не смог — разрыдался. «Это еще что?» — сказал отец. Мать обняла меня и стала укачивать, словно младенца. Она все спрашивала и спрашивала меня, что случилось, но я не отвечал. Однако выхода не было. Я собрался с духом и чистосердечно во всем признался. Мама впала в панику и принялась плакать, но отец велел ей прекратить. Когда она стала меня упрекать, он на нее прикрикнул. «Все это теперь несущественно», — сказал он. Лицо у него было мрачнее тучи. Гели бы по его велению земля могла разверзнуться и поглотить меня, он бы отдал такой приказ. Я рассказал им все, до мелочей. Отец всегда говорил: единственный шанс, который есть у преступника, — это быть совершенно откровенным со своим адвокатом. Тот ничем не сможет ему помочь, если не будет знать все факты до одного.

Я кончил. Мы с матерью глядели на отца. Он не спускал с меня глаз все то время, что я говорил, но теперь смотрел в пол. Видно было, что он сосредоточенно обдумывает мои слова. Знаете, в каких–то отношениях отец — удивительный человек. Всегда очень высоко ставил культуру. Он один из попечителей Художественной галереи входит в комитет, который устраивает симфонические концерты и всякое такое. Он благовоспитанный и спокойный. Мама всегда говорила, что у него очень аристократический вид. Всегда мягкий, благожелательный и любезный. Кажется, и мухи не обидит. Все это так, но, кроме этого, в нем есть много чего еще. У него в Сиднее самая большая адвокатская практика, людей он видит насквозь. Его, конечно, все очень уважают и знают, что никакая мошенническая проделка с ним не пройдет, лучше и не пробовать. То же самое в политике. Всем в партии заправляет он, старый Дарнс и шагу не ступит, с ним не посоветовавшись. Отец бы мог и сам быть премьер–министром, если бы захотел, но он не хочет, его вполне устраивает просто входить в правительство и дирижировать всем спектаклем из- за кулис.

— Не надо очень винить мальчика, Джим, — сказала мама.

Отец нетерпеливо дернул рукой. Казалось, он думает вовсе не обо мне. У меня мурашки поползли по спине. Наконец

он заговорил.

— Похоже, что эта парочка заранее все подстроила, — сказал он. — Хадсон последнее время стал очень несговорчив. Я бы не удивился, если бы за всем этим скрывался шантаж. А она его перехитрила.

— Но что делать Фреду? — сказала мать.

Отец посмотрел на меня. Знаете, у него был такой же кроткий вид, как всегда, и голос звучал так же приятно. «Если его поймают, его ждет петля», — сказал он. Мама вскрикнула, и отец слегка нахмурился. «О, я не позволю надеть на него петлю, — сказал он. — Не бойся. Фред может этого избежать, если сейчас пойдет и пустит себе пулю в лоб». — «Джим, ты хочешь меня убить», — сказала мама. «К сожалению, и это не очень бы нам помогло», — сказал отец. «Что?» — спросил я. «Если бы ты пустил себе пулю в лоб, — сказал он. — Всю эту историю необходимо замять. Мы не можем допустить публичного скандала. Нас ждет жестокая борьба во время выборов, а если все это выплывет наружу и я выйду из игры, у нас будет мало шансов на победу». — «Отец, мне ужасно жаль, что так случилось», — сказал я. «Не сомневаюсь, — ответил он. — Дураки и негодяи обычно сожалеют о своих поступках, когда приходит пора за них расплачиваться».