Малый уголок

Капитан затянул гимн хрипло и глухо, но с жаром, и не успел он произнести первые слова, как к нему присоединились обе команды. Они пели громко, низкими, звучными голосами, мелодия далеко разносилась над мирными водами. Все они учили этот гимн на своих островах и знали его слово в слово, но из–за их непривычного произношения со странными ударениями и интонациями он приобрел чудное, загадочное звучание, словно это был не христианский гимн, а ритмические варварские выкрики сборища дикарей. В нем слышались фантастические звуки, дробь барабанов и звон диковинных инструментов, он наводил на мысль о таинственных ночных церемониях на морском берегу, о кровавых человеческих жертвах. A-Кай, чистый, в аккуратном белом костюме, стоял немного в стороне от чернокожих матросов в небрежно–грациозной позе, и в его красивых, подернутых влагой глазах было чуть презрительное удивление. Они кончили первый куплет и, не дожидаясь подсказки Николса, запели второй. Но когда они начали третий, Николс резко хлопнул в ладоши.

— Хватит, хватит! — закричал он. — Это вам не концерт, черт подери. Мы не собираемся здесь сидеть до ночи.

Они разом остановились, и он сурово посмотрел кругом. Взор доктора упал на небольшой сверток в мешке из–под копры, который лежал в центре их кружка. Сам не зная почему, доктор подумал о том, что этот ловец жемчуга когда–то был маленьким японским мальчиком с круглым лицом и черными, как терн, глазами, который играл на улицах японского города, и мать, в нарядном кимоно, со сложной прической, утыканной длинными шпильками, и в деревянных туфлях, водила его смотреть на цветение вишни, а по праздникам — в храм, где ему давали рисовый колобок, а возможно, когда–нибудь, весь в белом, с ясеневым жезлом в руке, он вместе со всей семьей ходил паломником на священную гору Фудзияму и любовался восходом солнца с её вершины.

— Теперь я произнесу еще одну молитву и, когда дойду до слов: «Мы предаем его бренное тело морской пучине», — слушайте во все уши, чтобы не пропустить, я хочу, чтобы дело шло гладко, без сучка, без задоринки, — хватайте его и бросайте за борт. Ясно? Лучше назначьте для этого двух человек, капитан.

— Ты, Боб, и ты, Джо.

Два матроса выступили вперед и приготовились поднять тело.

— Да не сейчас, чтоб вас разорвало! — закричал капитан Николс. — Дайте мне сначала слово сказать, проклятые идиоты! — И, не переводя дыхания, капитан приступил к молитве. Наконец, когда он исчерпал все свое красноречие, Николс слегка повысил голос и произнес: — «И поскольку Всевышний в своем неисповедимом милосердии пожелал забрать к себе душу нашего возлюбленного брата, почившего в Бозе, мы предаем его бренное тело морской пучине…» — Он бросил на двух матросов гневный взгляд, но они, разинув рты, продолжали пялиться на него. — Эй, вы! Хватит ворон считать, валите стервеца за борт, черт вас раздери!

Вздрогнув, они кинулись к небольшому свертку, лежавшему на палубе, и швырнули его за борт. Он погрузился в воду почти без плеска. Капитан Николс продолжал, удовлетворенно улыбаясь:

— «…дабы оно подверглось распаду в уповании воскрешения из мертвых, когда море отдаст своих мертвецов». А теперь, любезные мои братья, мы вознесем молитву Всевышнему, и чтобы никто не бормотал себе под нос. Господь Бог хочет слышать вас, и я хочу. «Отче наш, Иже еси на небесех…»

Он читал молитву громким голосом, и все, кроме А-Кая, вторили ему.

— Ну, ребята, конец — делу венец, — продолжал он все тем же торжественным тоном. — Я рад, что смог провести эту печальную церемонию как положено. Смерть подстерегает нас на каждом шагу, всякое бывает, и даже в благородной семье не без урода. Я хочу, чтобы вы знали, — коли вас призовут туда, откуда нет возврата, — раз вы на британском корабле, под британским флагом, можете не сомневаться, вас ждут приличные похороны, как всякого верного сына Спасителя нашего Иисуса Христа. В обычных обстоятельствах я предложил бы вам трижды прокричать «ура» в честь вашего капитана, но мы собрались здесь в связи с печальным обстоятельством, и «наши мысли на глубине, для слез недостижимой»[22], поэтому я прошу вас крикнуть «ура» в глубине души. А теперь — «во имя Отца и Сына и Святого Духа ами–и–инь!».

Капитан Николс повернулся с таким видом, словно сходил с церковной кафедры, и протянул руку капитану Аткинсону. Австралиец горячо ее пожал.

— Клянусь Богом, вы классно провернули это дельце! — сказал он.

— Практика, — скромно ответил капитан Николс.

— Ну, а теперь — как насчет выпить?

— Вот это мысль! — сказал капитан Николс. Он обернулся к своей команде: — Вы, ребята, возвращайтесь на «Фентон», а ты, Том, приедешь потом за нами.

Четверо белых двинулись по палубе. Капитан Аткинсон принес из каюты бутылку виски и стаканы.

— Священник и тот не сделал бы лучше, — сказал он, провозглашая тост за здравие капитана Николса.

— Все дело в чувстве. Тут нужно чувство иметь. Я хочу сказать, когда я вел отпевание, я не думал, что мы отпеваем какого–то там грязного япошку, мне было все равно, что он, что вы, что доктор или Фред. Это и есть христианство, не так ли?