Малый дом в Оллингтоне. Том 2

– Разумеется, – сказал мистер Гейзби.

С наступлением воскресенья наступил и период багровых полос с желтыми оттенками: следы меткого удара еще вовсе не исчезли. Сослуживцы Кросби уже привыкли к необычному состоянию его физиономии, но сам Кросби, несмотря на свою решимость отправиться в клуб, нигде еще не показывался. В церковь, конечно, он не пошел, но в пять часов явился в дом мистера Гейзби. По воскресеньям Гейзби и леди Эмилия обедали в пять часов, держась мнения, что, поступая таким образом, соблюдали праздник[8] гораздо лучше, нежели обедая в семь часов. Если соблюдение состоит в том, чтобы раньше лечь спать, то, конечно, они были правы. Для поварихи этот немного ранний обед имел свои удобства в том отношении, что оправдывал ее отсутствие в церкви во время вечерней службы, а приготовление обеда для слуг и для детей извиняло ее отсутствие в церкви во время обедни. Такое вялое стремление к благочестию, когда все делается лишь наполовину или, как в этом случае, лишь на четверть, потому что путь к благочестию полон огорчений, весьма обыкновенно у людей, подобных леди Эмилии. Если бы она обедала в час и кушала холодные мясные блюда, другой точно так же думал бы, что она достойна некоторой похвалы.

– Боже мой! Ведь это весьма неприятно, Адольф, не правда ли? – это были первые слова леди Эмилии, которыми она встретила Кросби.

– Да, Эмилия, весьма неприятно, – отвечал Кросби. Он всегда называл ее Эмилией, потому собственно, что она называла его Адольфом, – а самому Гейзби крайне не нравилась подобная фамильярность. Леди Эмилия была старше Кросби и потому предоставляла себе право называть его как вздумается, тогда как он должен был бы помнить огромную разницу в их положении. – Весьма неприятно, Эмилия, – сказал Кросби. – Прошу вас, сделайте мне одно одолжение!

– Какое, Адольф?

– Не говорить об этом ни слова. Подбитый глаз, без всякого сомнения, вещь скверная, я много на это досадовал, а сочувствие друзей только увеличивает досаду. В пятницу Гейзби уже выразил сожаление всего семейства, и если это повторится, то мне остается умереть.

– Дядя Дольф, ты умрешь от подбитого глаза? – спросил маленький Де Курси Гейзби – старший из детей, на которых возлагала надежду графская фамилия.

– Нет, мой герой, – отвечал Кросби, взяв мальчика на руки, – от этого не умирают. Большой беды от подбитого глаза не бывает, и тебе не раз придется испытать это самому, прежде чем оставишь школу. Неприятно только то, что люди любят много говорить об этом.

– Тетя Дина не будет любить тебя за такой страшный глаз.

– Прекрасно, Адольф, – сказала леди Эмилия, – я не скажу ни слова, сожалею, что мое участие сделалось причиной досады для вас теперь, но все же, согласитесь сами, другому очень трудно, почти невозможно не сказать ни слова о подобном предмете. Я получила письмо от мамы.

– Надеюсь, леди Де Курси в добром здравии.

– Совершенно здорова, благодарю вас, но, разумеется, она очень встревожена этим происшествием. Она прочитала, что было написано в газетах, и для Мортимера как поверенного нашей фамилии, может, необходимо заняться этим делом.

– Совершенно ни к чему, – сказал Адольф.

– Я сам такого мнения, что это совершенно лишнее, – сказал Гейзби.

– Быть может, очень может быть. Но согласитесь, Мортимер, что мама при подобных обстоятельствах пожелает узнать все факты этого дела.

– С этим я согласен, – сказал Гейзби.

– В таком случае вот вам эти факты. Когда я вышел из вагона, какой-то человек, которого я где-то видел, напал на меня и, прежде чем подоспела полиция, подбил мне глаз. Довольно вам этого?

В эту минуту объявили, что обед на столе.

– Не угодно ли вам сопроводить леди Эмилию? – спросил Гейзби.

– Печальное событие, очень печальное, – сказала леди Эмилия, покачав головой. – Я боюсь, что оно будет для моей сестры большим огорчением.

– Вы, верно, одного мнения с маленьким Де Курси, что тетя Дина не будет любить меня за такой страшный глаз?

– Право, я ничего тут не вижу смешного, – сказала леди Эмилия.

Этим кончился разговор о подбитом глазе, и в течение обеда о нем не упоминали.

Пусть за трапезой об этом не говорили, но по выражению лица Эмилии нельзя было не заключить, что ей крайне не нравилось поведение ее будущего зятя. Она была очень радушна, упрашивала Кросби отведать то и другое, но при этом все-таки не могла обойтись без намеков на свое неприятное положение. Она говорила, что фламбированный сливовый пудинг[9] окажется плох для его желудка, и что не рекомендовала бы пить портвейн после обеда.

– Мортимер, ты бы лучше велел подать красного вина, – заметила она. – Адольфу нельзя пить вина, которое горячит.

– Благодарю вас, – сказал Кросби. – Я лучше выпью разбавленного бренди, если Гейзби предложит его мне.

– Бренди? – повторила леди Эмилия с видом крайнего изумления.

Кросби, по правде сказать, никогда не пил бренди, но он решился бы попросить еще и чистого джина, если бы леди Эмилия продолжала проявлять заботливость.