Постарев, как и другие люди, Мальва отправился в пустыню. Он не заходил в Гардаю, город с синими домами. Прихватив спальный мешок, он ушел прочь от кочевья, так как ненавидел местных жителей, и остановился, как ему показалось, прямо под луной. В марте змеи и скорпионы еще прятались в гнездах, но все же он обмотал ноги пластиковыми пакетами, ему сказали, что жалящие человека ядовитые твари, влекомые запахом ног, впиваются во влажные носки. Когда луна на небе исчезла, он все еще спал, он видел перед собой четырех пёль-бороро[3], двух девушек и двух юношей, видел, как они странно совокуплялись, и от пролившегося на живот семени было холодно. Наутро кочевье оказалось порушенным, он разорвал пластиковые пакеты, чтобы нечем было защититься, встретил на пути одного пёль-бороро, клянчившего воды для ребенка, — немецкие джипы не останавливались, — человека, который следовал той же дорогой, что и он, и смастерившего некую штуковину, дабы колеса могли ехать в песке, сумасшедшего, показавшего ему доллар, который он хранил в кармане, чтобы водилась мелочь, другие безумцы говорили, что у него — загнивший конголо[4], и Мальва спросил себя, в каком состоянии его собственный. Мужчины из кочевья готовили еду, он же постоянно бежал от них прочь, его ненависть казалась ему самому удивительной, он никогда не чувствовал ее с такой силой, она порождала желание убивать, он путешествовал с фотоаппаратом. Он шел до тех пор, пока не увидел гору, напоминающую расческу: земля эта не была описана или отмечена на картах, а слишком большая расческа годилась только для того, чтобы распутывать волосы богинь. Расческа скрывала кавардак многочисленных оползней, воспламененных позади солнечными завитками, из-за слепящего света он не мог ничего снять на пленку. И здесь, пока в Японии биотехнологи выводили гигантских крабов, ускоряли рост цыплят и создавали с помощью микробов и водорослей дьявольскую еду, Мальва принялся петь что-то совсем непонятное, отдаленно напоминающее бельканто. Он сказал себе, что однажды привезет сюда оркестр, певцов и публику. Его пения никто не слышал, но, если Бог где-то пребывал в этот момент, то не в имманентности, а почти в самой сердцевине Мальвы.