Мальчишка в сбитом самолете

Постепенно вода спала, вошла в свои берега, оставив на полях ил и коряги. Солнце пригревало, и город наш стал похож на деревню, особенно на окраинах. По Партизанке гуляли куры, помеченные разными чернилами, пели петухи, а на Колесной, у бабушки Анюты, паслись коровы, козы и гуси. Дед Иван свою буренку водил поближе к реке, где трава была погуще.

* * *

В эту же весну Настёнка из деревни перебралась в город, сняла там угол в частном доме на берегу Оки, перевезла детей. Младшая, Тонечка, жила пока у маминой сестры, а сама Настёнка устроилась уборщицей в детский садик. И еще один подвиг на ее счету. Теща моя будущая в то голодное время привела в город единственное свое сокровище — корову. Именно привела, шагая с ней по лугам и перелескам, ночуя у совершенно незнакомых людей, таких же, как она, горемычных солдаток, которые и пускали, и делились последним куском. Привела она свою кормилицу к сестре, у которой Тонечка жила, и с трудом загнала в подвал двухэтажного дома — не привыкла корова спускаться по ступеням, жалобно мычала, прощаясь с солнышком. Но Настёнка выводила ее пастись, благо по канавам росла густая трава, а потом — снова в подвал, в сырость, в запахи. И ведь не кричали соседи, не грозились милицией — всё понимали. Весна меняла людей или, может, люди менялись в трудную годину, кто знает. Только со временем Настёнка за малые деньги продала коровушку, отпустила на волю, в деревню, пожалев ее и пожелав ей счастливой жизни. Расставание горьким было.

* * *

А у нас был праздник — в домах пошла вода, оттаяла канализация, и дед теперь ходил в туалет без ведра, однако по привычке в телогрейке и шапке, шарф, правда, спрятал. Как приятно было умываться над раковиной, чистить зубы, воду не экономить и не слышать дедовых ворчаний насчет «гусей водяных, плескучих». Полным ходом заработали все городские бани. Мы с дедом любили ходить в железнодорожную, небольшую и чистую.

А другие валом валили в «коломзаводскую», где открылись парикмахерская и буфет с пивом и прохладительными напитками.

Помню пасхальные дни. Женщины с куличами, прикрытыми чистыми тряпочками, шли мимо нашего дома по краю железной дороги к единственной действующей церкви в округе. Витька тоже потащил меня в церковь — «ради интереса», а не чтоб помолиться. Если бы дед узнал, он бы нас изругал: не за то они боролись, чтобы!.. Тогда многие были атеистами. Это, наверное, выгодно, ведь безбожникам не так страшно ругаться, драться, воровать. В церкви было полно народу, в основном женщины. Они слушали попа, крестились, и лица у них были не такие озабоченные, как на улице, а ожидающие какие-то, смягченные.

Отмечать Пасху (мама говорила «весну») мы ходили к бабушке Анюте, только она умела печь вкусные куличи и готовить сладкую творожную пасху. Подавая все это на стол, она торжественно предупреждала: «Освященные». Папа ел и нахваливал, мама тоже хвалила, добавляя, что «надо бы побольше песочку». Дед Иван помалкивал, а мне и Соне хвалить было некогда — только успевай челюстями работать.

Весна набирала обороты. Ребята теперь катались на самодельных деревянных самокатах с подшипниками вместо колес по тротуарам Партизанки, где пока еще сохранился асфальт — на главной дороге он был разбит вчистую. От этих самокатов треск стоял оглушительный, но к нему привыкли, ведь на тележках с подшипниками передвигались и безногие солдаты.

Витька тоже захотел самокат — на детском трехколесном велосипедике ему, такому большому парню, было уже совестно кататься, да и коленки упирались в руль. В итоге мне самокат смастерил дед, а Витьке — дядя Гриша. Смастерили, а потом смотрели из-под ладони, как мы осваиваем этот новый для нас вид транспорта. Мы частенько падали, кровавя колени и локти. Дядя Гриша тоже попробовал проехаться — и получилось!

— У тебя ж практика! — заныл Витька, морщась от боли в коленке.

— Конечно, — усмехнулся дядя Гриша. — Я на самокате за фрицами гонялся! Давай учись ездить, подрастешь — я тебе свой велосипед отдам. Нет, не сейчас! Сейчас ты до педалей не достанешь! И не ной. Точка!

Спорить с дядькой было бесполезно, Витька это знал и с удвоенным азартом принялся осваивать самокат. Первым делом он приладил к рулю звонок от велосипеда и звонил по поводу и без, пугая местных девчонок, которые не очень-то и пугались, больше грозились догнать и оборвать моему братцу «все уши».

Зато двух незнакомых девчонок Витька действительно напугал.

В нашей бане был женский день, и шли эти девчонки, наверное, туда. Одна постарше, с темными волосами; другая совсем еще маленькая, с пушистой светлой головкой — ну прямо одуванчик на стройных ножках. Витька с самоката слез, тихонько подкрался к ним сзади и зазвонил. Одуванчик упал, старшая девочка бросилась ее поднимать, а малышка смотрела на нас испуганными голубыми глазами и не плакала.