Мальчишка в сбитом самолете

Дед заметил, что, мол, многовато сынок пить стал, раньше-то и в рот не брал. Дядя ответил, что так уж сложилось. Собьют — друзья пьют за упокой, вернулся живой — все пьют за здравие. И обнял бабу Дуню:

— Обещаю вернуться только живым, мам!

А я подумал, как в жизни все переплетается: улица Партизан, Володя был у партизан… Скорей бы уж появилась улица Победная!

Никто не спрашивал, на какой срок дядя Володя приехал, словно опасались опять потерять его надолго. А он потихоньку оттаивал в родном доме, заводил патефон или приплясывал под частушки. Мы с Витькой не отходили от него, рассматривали две его медали «За отвагу», орден Красной Звезды и еще какой-то, видно иностранный. Про Мишу не говорили, чтобы не расстроить, а он тоже молчал, жалея бабушку.

Однажды, вытащив обойму из пистолета, дал нам с Витькой «пощелкать».

— «ТТ», — определил братец, — хорошая машинка. А у нас тоже полно оружия, притащить?

Дядя сказал, что не надо, устал уже до смерти от этого оружия, ему бы патефон и пластинки, и пивка хорошего.

Когда пришла моя очередь «пострелять», я забрался на подоконник и начал «палить» по прохожим через стекло. Под «обстрел» попался знакомый уже парень с челочкой, ему тоже досталось. Он постоял в удивлении, потом побежал, пригнувшись. Беги, своим расскажи, какое у нас оружие!

Через десять дней дядя Володя собрался уезжать. Обещал писать часто и приехать, ведь скоро будет Победа. Я осмелился прочитать ему свой стих. Вообще-то стихи писать я начал давно, но все про весну, зеленые веточки, даже сказку «Вьюга» написал, учительница читала ее вслух всему классу, и всем понравилось. Но дяде Володе, боевому летчику, хотелось что-то другое показать. Вот что получилось:

Скоро будет нам Победа.
И тогда вздохнет народ.
Только Миша не приедет,
Только Миша не придет.

Дядя Володя потрепал меня по волосам, поднял под мышки, поцеловал и сказал, что он-то обязательно приедет или, в крайнем случае, придет, и все будет хорошо, а потом велел мне одеваться, чтобы проводить его до поезда.

Партизанка наша всё про всех знала, и соседи выбежали пожелать дяде Володи счастливого пути. Соседки долго смотрели ему вслед, а инвалиды на переезде насыпали моему дядьке полный карман махры, хотя он и не курил. Но и это знали «партизанские», сказали: «Друзьям отдашь». Некурящий дядя Володя вытащил из кармана пачку «Казбека», угостил инвалидов, с которыми когда-то Мишка и Гришка играли в футбол, те попробовали и вынесли вердикт, что их махра «покрепче забирает». Дошли мы до станции, дядя сел в вагон, махнул мне рукой, и поезд тронулся.

Я обернулся и увидел своих «партизанских» мальчишек, которые, оказывается, потихоньку шли за нами, тоже провожая офицера на фронт. Спросили, буду ли я кататься сегодня. Буду! Всей гурьбой пошли к моему дому, а там уже Витька стоял на коньках, прикрученных веревками к валенкам. Я тоже мигом прикрутил к валенкам коньки, дутые «гаги», и вышел на улицу. Такой кучей никакие чужие пацаны не страшны. Можно ехать хоть куда, лишь бы льда хватило. А во льду тогда была вся Партизанка, машины по ней ездили редко, и каждую мы ждали, притаившись за тополями. Это был верх отваги: прицепиться за борт грузовика железным крючком и доехать до переезда или до проходных. Но в тот день мы напрасно прождали целых полчаса, а то и больше — грузовых машин не было, а за легковую даже отчаянный Витька не уцепится. Мы уж и сами начали леденеть.

— А если нам через шоссейку махнуть? — предложил братец. — И к бабушке Анюте? У нее в погребе такие яблочки…

К бабушке, или баушке, Анюте мы с Витькой ходили часто. Это была моя вторая бабушка, она жила с моим вторым дедушкой Иваном за шоссе, на улице Колесной. Она никогда не отпускала нас без угощения, давала яблоки или вишни. Но Витька и я — это одно, а хватит ли у бабушки харчей на такую ораву?

Отступать было и поздно, и позорно. «А поехали», — сказал я.

Сперва мы скользили по льду до переезда, потом перебрались через рельсы, проскребли коньками по шоссейке, довольно долго брели, замерзая, по сугробам Колесной, и вот оно, крыльцо уютного домика с длинной ручкой звонка. Витька первым взбежал по ступеням и стал дергать ручку. За дверью глухо задребезжал колокольчик. Через минуту послышалось: «Иду, иду!» — и на крыльцо вышла маленькая круглолицая, как с картинки, старушка. Сразу ручками заплескала:

— Замерзли, застыли, господи! Заходите скорей!

Краснощекие пацаны прошли в сени, многие из них сеней и не видели раньше. Одна дверь вела в комнаты, три другие — в чуланчики, где в ларях до войны хранились мука и крупы, а теперь — всякое барахло. Над дверью в комнаты висела темная икона и горела лампадка. Я снял валенки с коньками и остался в одних носках, моему примеру последовали товарищи. Потом мы поснимали пальтишки и повесили у двери на вешалку.

В доме было тепло, пахло яблоками.

— Садитесь за стол, я сейчас, — крикнула из крохотной кухни бабушка Анюта.