Мальчики для девочек, девочки для мальчиков

Каждый знает, как много в нашей жизни зависит от матери. Если человек подождет и в конце концов доберется до женщины, которая будет более-менее похожа на то, что называется «правильный выбор», то есть на ту, которая для них предназначена, время, потраченное на ее поиски, будет потрачено не напрасно, потому что они-то ведь никогда даже и не узнают, сколько на это ушло времени, они просто будут иметь в этой жизни больше, чем если бы это время потрачено не было, а иметь больше они будут потому, что их мать сможет им больше дать.

Обо всем этом следует думать заранее, потому что с тем, кем ты являешься сам, ничего уже не поделаешь, зато с тем, кем будет их мать, что-то поделать еще можно. И надо принять меры к тому, чтобы она оказалась лучшей из всех, кого ты можешь для них найти. Так что смотри и выбирай.

Процесс этого выбора мало того что приятный сам по себе, еще и для детей крайне важен. Ты хочешь, чтобы их у тебя было несколько – не два или три, а шесть, или семь, или восемь, или девять. Если их мать правильная женщина, то почему бы и нет? Можно нарожать их целую кучу. Им и самим это понравится. Запросто может выйти так, что все в их жизни им будет нравиться – и мать, и отец, и братья с сестричками, и все окружающие.

Конечно, пока ты их ждешь, тебя мучит одиночество, но лучше страдать от одиночества и дальше, чем видеть, как они несчастны, или как им все равно, или как они недовольны жизнью или недостаточно хорошо выделаны изнутри и снаружи. Тебе почти все время будет одиноко, но ты должен держаться и продолжать поиски, вновь и вновь задавая себе вопрос, на что они, скорей всего, будут похожи, если родятся вот от этой или от вон той, и родятся ли в достаточном количестве? Понятно, что пока на все эти вопросы у тебя нет ответов, надо ждать дальше.

И какими бы им ни было суждено оказаться, они вправе рассчитывать на то, чтобы их матерью была лучшая женщина из всех тех, кого сумеет отыскать их отец, потому что он-то у них тоже один. Уж какой достался, такой и есть. Или он, или вовсе никто.

Была у него одна актриса, когда-то знаменитая, но выпавшая из обоймы и все время теперь из-за этого пьющая, которая уверяла его, что сможет нарожать целый выводок, уж трех-то обязательно; на сцену она попала еще ребенком, теперь ей тридцатник, но тридцать – это разве много? [Как посмотреть.] Кое-что для будущих детей у нее было, но заснуть она могла, только напившись или наглотавшись снотворного, и вид с утра имела жутковатый, а в себя приходила не ранее чем к пяти вечера, тогда как до этого ее все время слегка даже потряхивало. На детях это могло сказаться нелучшим образом. Но кое-что у нее было, даже много чего: тут и чувство юмора, и добродетель, и простодушие, за которое ее нельзя было не полюбить, – и таки да, любовь с ней затевало с полдюжины известных плейбоев и наверняка еще с полдюжины неизвестных. Ко всем прочим своим достоинствам она обладала стройной фигурой и очаровательной манерой речи, устоять против которой было невозможно, однако не потому, что эта ее манера была естественной, – наоборот, она была напускной настолько, что частенько ни с того ни с сего исчезала вовсе, но она так ласкала ухо собеседника! О, это надо было слышать, как ее голос то замрет, то в нужном месте аж зальется этаким колокольчиком, причем настолько фальшиво, что это даже умиляло.

А еще была девушка, которую в детстве учили балету, но выучилась она совсем другим танцам, потому что надо на что-то жить, и она танцевала почти голая в ночных клубах, о чем рассказывала примерно так: «Ты не представляешь, это так унизительно! Особенно когда хамят, когда всякие слова говорят. Однажды в самом начале номера меня шлепнули по ягодице [смягчено], а я даже остановиться не могу, но потом, когда номер отработала, я вот так села и расплакалась».

Она была хорошо сложена и приятна в общении. Скромная и серьезная, она смеялась, когда ей бывало весело, и не хотела зарабатывать танцами. А вот детей заводить боялась. И не просто боялась, как боятся-боятся, а потом перестают. Нет, она боялась этого, потому что, когда ей было четыре года, ее мать умерла, рожая ее сестренку, и все это было при ней, она все слышала.

Еще была девушка, которая писала утонченные стихи и на вид была так себе, пока не увидишь ее всю и тут уже, конечно, удивишься – тому, какая она вся белая и обалденная, потому что все остальное время она выглядела довольно блекло и неинтересно, – видимо, потому, что лицо у нее такое блеклое и неинтересное, а волосы жидкие и как будто грязноватые. Она много рассказывала о технике стихосложения. (Ничего интересного.) Она обладала кое-какой известностью в мире поэзии и любила работать над стихами. Однажды, гуляя, он с ней забрел в какие-то трущобы, и попавшаяся им навстречу чумазая и сопливая маленькая девочка сказала ей «здрасте», а она девочке ничего не ответила и только говорит: «Не понимаю, зачем только их рожают!»