Малакай и я

— Храма? Только... — все еще в растерянности сказала я. Я ощущала слабость и усталость, медленно взглянув на него. Он протянул мне руку, и я дала ему свою.

— В этой жизни они зовут меня Тлахуиколе. — Он перевернул мою ладонь вверх и осмотрел ее. Мне не нравились мои руки, они были грязные, ногти поломаны, а кончики пальцев огрубели. Хотелось со стыдом убрать руки, но он не пустил. — Как они зовут тебя?

— Яретцы, — ответила я, когда он положил свою ладонь поверх моей. — Они зовут меня Яретцы. Почему ты разговариваешь, как... эм-м..

Другой рукой я потянулась к сердцу, казалось, словно его вырезали у меня из груди.

— В этой жизни твоя мать дала тебе хорошее имя, — сказал он тихо. — Яретцы, я всегда буду любить тебя.

— Тлахуиколе... что... что происходит? — спросила я, все крепче держа его за запястье.

— Акалан в гневе отравил тебя. Противоядие есть только у его народа, тарасков. Я бился, чтобы найти его, но его все равно не хватает, чтобы спасти тебя. Я только хотел поздороваться и попрощаться, — прошептал он, прижимая мою ладонь к своей груди. Он выбрал смерть, потому что умру и я. Для узника войны смерть означает принести себя в жертву, а для воина это значило сражаться до самой смерти.

Теперь я поняла, почему мы были около храма.

Почему так горело сердце.

Почему это снова было приветствие и прощание.

Я знала ответы на все свои вопросы.

— Тлахуиколе.

Пришел великий жрец, чтобы увести его от меня, и я не смела взглянуть на него.

И так как я знала все ответы на свои вопросы, мне нечего было сказать. Я боялась, что если открою рот, то будет лишь один крик вместо слов.

Потому я взяла его руку и тоже приложила ее к своему сердцу.

— Тлахуиколе, — позвали его опять.

— Мы встретимся снова, — сказал он мне, поднимаясь и убирая мою руку со своей груди.

— И та жизнь станет нашей последней, — проговорила я в темноту, пока они уводили его.

Я закашляла, и на моих губах показалась кровь. Вытирая со рта кровь, я снова легла на спину и произнесла:

— Наша следующая жизнь станет последней.

Мне было плевать, сколько раз я уже это говорила. Я повторила это уже бесконечное число раз, потому что это вселяло надежду. Мне нужна была надежда.

Хммммм...

Хммммм...

Хммммм...

Отталкиваясь от земли, я зашагала в сторону солнечного света, прикрывая глаза от ослепительной яркости. И только потом я увидела неясные очертания крыльев, пока само тело металось из стороны в сторону. Оно двигалось так быстро, что я могла слышать только звук, и это был звук, который способен произвести только колибри, и я стала смеяться, пока хватило сил. Я смеялась, пока не померкли свет и боль, и все, что осталось — это звук.

ГЛАВА 20. ДЕВУШКА

ЭСТЕР

Сидя в отельном белом банном халате, я смотрела на свое отражение в сверкающем сиянии обеденного стола. Волосы еще не высохли после душа. Хотелось поговорить, но не хватало слов. Я так и сидела в тишине, даже когда Малакай поставил передо мной чашку с кофе. Подняв глаза, я посмотрела, как он, все еще голый по пояс, сел справа от меня. Он не смотрел на меня, вместо этого пил кофе и наблюдал за городом из окна. Я чувствовала, как тепло от кружки проникает мне в руки. Насладившись этим моментом, я поднесла кружку к губам и сделала глоток. Чем больше я пила, тем лучше себя чувствовала, и ко мне вернулись слова.

— Тлахуиколе, — произнесла я, облизывая кофе с губ, и на секунду Малакай замер, прежде чем повернуть ко мне свои голубые глаза. — История помнит его как классного парня, который погиб смертью воина в наказание за свой плен, хотя император готов был отдать ему все, что бы тот ни захотел.

— Единственная, кого он хотел, умирала, но ее нельзя было спасти, — нахмурился он, поднося кофе ко рту.

— Ага. Ни одного упоминания о Цитлали, что, очевидно, доказывает — история написана мужчинами, — усмехнулась я.

— Аргумент мужчины — ты не была...

Он затих, когда я взглянула на него. Он смотрел на меня одно мгновение, затем кивнул себе и сделал еще глоток.

— Я не была кем? Воином? Кем-то важным?

— Кофе хорош, правда? — спросил он, абсолютно игнорируя мой вопрос, и я не могла сдержать смех, покачивая в то же время головой. Он улыбнулся и потянулся к моей руке.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше.

Я не лгала. Я чувствовала себя лучше, но...

— Но не хорошо. — Он словно вырвал слова прямо из моей головы.

Я кивнула. Мне не было хорошо, потому что я вспомнила кое-что не только из той, но и из других жизней.

— Во время бомбежки 1940 года я была Нелли Камелией Вилкинсон, дочерью Волтера и Эдит Вилкинсон, у меня были две младшие сестры Патрисия и Лилиан, младший брат Эдвард, а ты был...

— Томас Галлахер, — ответил он, сжимая мою руку. — Ты помнишь ту жизнь?

Почесав голову, я вздохнула, пытаясь придумать, как объяснить это, когда вспомнила, что он понял.

— Да. Но она привиделась мне не так, как сейчас. Я знаю, ты был учителем. Учитель Эдварда, и ты хромал, потому что сломал ногу в детстве и так и не смог восстановиться.