Махно. II том

– Был очень уверенным в себе, – на помощь подруге пришла Зина Мухина.

– А причем здесь уверенность или неуверенность? Какая здесь связь с бородой? Что разве Александр Невский, Дмитрий Донской или Иван Грозный были неуверенными людьми? Что это вы такое говорите? – распалялся Строгов, – откуда это вы почерпнули такие псевдопсихологические постулаты?

– Да, я где-то читала, что бородатые мужчины менее уверены в себе, – робко сказала Галина Серебрякова.

– Значит, по-вашему, большинство мужчин бреют по утрам бороды для уверенности? А находясь в походе в тайге, обрастают бородами и теряют уверенность? Прелестная девичья чушь. Девочки, милые, вы, наверное, не знаете, что борода – это естественный атрибут мужского лица. Естественный, повторяю. И Пётр – первый ненавидел бородатых бояр потому, что у него самого борода просто-напросто не росла.

– Как это не росла? Разве такое бывает? – удивилась Катя Яхонтова.

– Бывает, и нередко, – продолжил Строгов, – и это заметно по его усам. Обратите внимание на его усы. Только смотрите не отечественные портреты, а зарубежные.

– А какая разница? – спросила Мухина.

– Один е…, пардон, пьёт, а другой дразнится, – рубанул Иван Артурович. – Зарубежные портреты более объективные, без верноподданнических комплиментов. И на тех портретах вы увидите, что усы у Петра были никудышные. Редкие. И бороденка его была не царской. Она у него росла только на подбородке, очень жидко, как у одного известного современного церковного деятеля. Ну, если для протоиерея это еще ладно, куда ни шло, то для царя, это как-то не очень. Но в ту пору некоторые европейские монархи брились по-актёрски. Вот и решил царь Пётр ввести моду на голое лицо. И ввёл её силой, пользуясь неограниченной властью. Из собственного чувства неполноценности. Прямо не царь, а революционер какой-то.

– А, да, кстати, на земле есть несколько народностей, у которых все мужчины гололицые, – подкинул информацию Илья Ефимов.

– Ты прав. Точно. А какие народности? Не помнишь? – обернулся к нему Строгов.

– Ну, индейцы там, и ещё некоторые, – сказал Илья.

– Правильно. Совершенно верно. И по рассуждениям Зины и Галины, они должны были быть чрезвычайно уверенными. Однако, индейцы проиграли войну пришедшим бородатым конкистадорам, а потом и белым американцам, и почти исчезли. Так что, Галя, не стоит увлекаться импортной околопсихологической литературой. Она написана не учёными, а бизнесменами. А вот и Федя. Наконец-то. Ты вовремя. А то Мухина и Серебрякова чуть не убили меня. Ну и что нам прислала Авдотья? О, целый мешок. И что там? – Строгов заглянул в мешок, – что это? Чекмень или камзол? Камзол. Леонтий Иванович, ну, давайте, облачайтесь. Ну, сначала, конечно, рубаху. У-у-у-у, какая рубаха… Нормально? Отлично. Теперь камзол… Ну-у-у-у, прекрасно. Та-а-а-ак-с, а чего-то не хватает. Ага, парика нет. А есть. Вот он. И вот этот паричок, Леонтий Иваныч, тоже, пожалуйста… Ну-у-у-с… А что? Хорош, хорош. Слушайте, а ведь опять чего-то не хватает. Чего – же не хватает?

Он повернулся к группе.

– Ну, кто подскажет, чего не хватает?

– Да, вроде как шпага просится, – подкинула идею студентка Зинаида Мухина.

– А может ему лучше фузею? На плечо, – предложил Борис Рокотов.

– Да ну, на плечо не надо. Только не на плечо. А вот перед собой, просто в опущенных руках, это будет интересно, – подсказал Федя.

– Или пистолет, – сказал Алексей Коровин.

– Это всё очень тривиально. Шпагу, фузею… Ну, нет у нас ни шпаги, ни фузеи. А что есть? – Строгов опять заглянул в мешок, – что нам тут подбросила Авдотья? Что это? Канделябр что ли? А подбросила она нам… А подбросила нам она… Не могу вытащить. Федя, придержи мешок. Спасибо. Ну, вот тебе… Скрипку. Странно, однако… Чёрт-те что. Причём здесь скрипка? – буркнул Строгов. – ну и выдумала. Надо же такое придумать. Мундир и скрипку. Э-э-х, Дуня, ты Дуня!

За его спиной пошёл смешок.

Вдруг Строгов резко обернулся и распрямился.

– Ха! Ха-ха! А ничего смешного. Авдотья-то права. Молодец! Всё правильно. Кто из наших царей владел скрипкой? – обратился он к аудитории.

– А этот, как его… Ну, которого канделябром… – сказал тот же Илья.

– Молодец, Илья, – только не канделябром. Это же Петр…? – начал вопрос профессор, ожидая продолжение.

– Пётр… этот… третий! – вспомнил окончательно Илья.

– Совершенно верно. Пётр-третий, он же Пётр Фёдорович… Его ещё называли гольштинцем.

– А кто это? Что за Пётр Фёдорович? Какой гольштинец-марштинец? Почему не знаю? – спросил Ашот Налбандян.