Теперь оба друга решили выступить против Авита. Положение последнего было трудным. Его союзники вестготы были заняты войной со свевами в Испании. В самой Италии поддержки у него практически не было. Несмотря на поражение, вандалы продолжали господствовать на море и перерезали снабжение Рима, который был поставлен на грань голода, что вызвало волнения в Городе. В результате в сражении у Плаценции 17 октября 456 г. он был разбит, свергнут и сделан епископом. Считается, что решающую роль в этих событиях сыграл Рицимер[37]. Это вполне естественно, ибо под его командованием находилась довольно значительная армия, гордая своей недавней победой над непобедимыми дотоле вандалами. Однако «Хроника» Мария Авентийского (а. 456) первым виновником свержения Авита называет Майориана. Можно предположить, что переход на сторону противников Авита дворцовой гвардии, возглавляемой Майорианом, поставил точку в карьере этого эфемерного императора.
Дальнейший ход событий не очень ясен. После свержения Авита в Империи остался один император — август Востока. Это был Маркиан, но уже в январе следующего года он умер, не оставив наследника. С ним, как об этом упоминалось, не только фактически, но и формально прекратила свое существование Феодосиевская династия. В большой степени по воле могущественного генерала Аспара пурпуром был облачен Лев I, унаследовавший и официальное положение единственного главы Римской империи[38]. На Западе же царила явная неопределенность. Реальная власть, несомненно, находилась в руках Рицимера и Майориана, но они не спешили с назначением нового западного императора.
Со своей стороны, восточный император — то ли еще Маркиан, то ли уже Лев — сделал Рицимера патрицием, а Майориана — магистром воинов[39]. В известной степени перед нами положение, которое повторится через 20 лет, когда по требованию Одоакра римский сенат отошлет императорские инсигнии в Константинополь, а правителем Италии будет назначен сам Одоакр с тем же титулом патриция[40]. Однако положение в 456–457 гг. было несколько иным. С одной стороны, ни Рицимер, ни Майориан, насколько нам известно, не предъявляли сенату подобные требования. А с другой, сам сенат не проявлял такую инициативу. Хотя Римская империя и считалась единой, разделение ее двух частей все углублялось. Представители Востока все больше считались на Западе чужаками. Для гордой своим происхождением римской знати[41] они были людьми второго сорта. Когда через некоторое время на западном троне окажется присланный Львом Антемий, его будут, как когда-то Катон, презрительно называть graeculus (гречонок) и считать не римским, а греческим императором (Sid.Apoll. Ep. I, 7, 5). Такое неприятие восточного императора и его ставленника было тем более живым, что в сложившейся ситуации политической неопределенности и нерешительности военной верхушки роль сената выросла, и он, как ему казалось, мог сам определить фигуру будущего августа. Такой фигурой реально мог быть только Майориан.
Из событий, происшедших между осенью 456 и весной 457 г., известно одно. Когда в Италию в очередной раз вторглись аламаны, против них двинулась относительно небольшая сила под командованием Буркона, занимавшего, по-видимому, должность comes rei militaris, который одержал победу[42]. Если верить Сидонию Аполлинарию (Carm. V, 378–383), то послал Буркона именно Майориан. Конечно, это было сказано в панегирике в честь Майориана, но подчеркивание значения этой победы для Майориана позволяет говорить, что его упоминание не являлось чистой лестью. А это, в свою очередь, позволяет полагать, что высшая власть в Италии все же принадлежала не Рицимеру, а Майориану.
В тоже время поэт ясно говорит, что сам Майориан в это время был еще магистром. Полагают, что после этой победы 1 апреля 457 г. армия и провозгласила Майоиана императором[43]. Вполне возможно, что непосредственным инициатором этого провозглашения являлся Рицимер.
Для легализации положения Майориана как императора необходимо было признание со стороны восточного императора Льва.
Это признание становилось тем более необходимым, что положение Майориана как императора оставалось довольно хрупким.