Магл

— Ты пойми, предатель Родины я. Сталин прав — таких расстреливать надо. Трус я. Матери похоронка точно пришла. Я ведь, по документам в Нойенгамме(3) погиб. Нас надзиратели вывели и на корабли посадили(4). А потом нас бомбить англичане начали, и я сознание потерял. Очнулся я на корабле, на полпути в Великобританию. Хотел было начать ругаться и требовать, что бы меня домой в СССР отвезли, да капитан корабля не позволил. Рассказал мне, что я сразу в другой концлагерь попаду — к коммунистам, как предатель Родины. Лагерь был не «концентрационный», а «трудовой». Мы ведь действительно пистолеты делали, кирпичи, растения выращивали. И я делал, и растения пеплом из крематория удобрял. Жить хотелось, очень хотелось. Трус я. Испугался я, понимаешь, малец, испугался. Согласился с капитаном. Он мне документы своего погибшего матроса дал. Тот приютским был, сыном эмигрантов, которые в семнадцатом году от советской власти бежали, они умерли от болезни. Так я и стал мистером Смирновым. Английский и немецкий я ещё в лагере малёха выучил. Думаешь, Скотланд-Ярд про меня не знает? Знают. Убедились, что я обычный мелкий человек, да отстали. Всё думаю, как там мать, сёстры? Мне ведь девятнадцать всего было в сорок втором, когда меня угнали. Не годен я для фронта, хромой был. В лагере вся хромота куда-то делась. Трус я.

Он часто плакал, рассказывая мне про мать и сестёр. Просил, чтобы я, когда вырасту, хотя бы могилу его мамы нашёл. Жаль мне его было.

— Так я на море и остался, — продолжал рассказывать Смирнов. Он так и не сказал своего настоящего имени. — Матросом был, потом на механика выучился, теперь помощник капитана. Аппендицит скрутил, вот сюда и попал.

Мои отлучки к старику не остались незамеченными.

— Дадли, а родители знают, что ты с другим пациентом общаешься?

— Я скажу им. Не волнуйтесь, доктор Джефферсон, мистер Смирнофф учит меня русскому и немецкому. Знаете, сколько стоит обучение? А ему скучно и мне скучно, вот он и решил меня научить, причём бесплатно, — доктор усмехнулся и отправился дальше на обход.

В один прекрасный день я попросил родителей привезти шахматы, и теперь мы с Борисом Аркадьевичем постоянно играли, а разговоры вели исключительно на немецком.

— Вот смотрю я на твоего брата и думаю, за что его так мать не любит? Не родной, что ли?

— Двоюродный. Это мой брат Гарри. Мама не любила сестру. А тетя Лили погибла вместе с мужем. Теперь Гарри живет у нас.

— Запомни, малец. Кровь — не водица. Нельзя так. Он твой брат, и точка. Раз мать твоя не хочет о нём заботиться, так ты повлияй. Он брат твой, понимаешь, брат. Ближе него у тебя никого не будет. Можешь не любить, а позаботиться обязан.

Теперь в плане стояла «галочка» — заставить родителей купить Поттеру нормальные очки и подстричь в хорошей парикмахерской.

На следующее утро, в палате, при докторе Джефферсоне и сиделке Марте я стал задавать вопросы: