Магистр ее сердца

В голове царил сумбур. Ощущение неправильности и несправедливости всего происходящего. И она совершенно ничего не могла с этим поделать. Только вот гаденькое ощущение того, что совсем поначалу не разглядела Мариуса… а может, и не хотела разглядеть? И внезапно острое, горькое разочарование. И боль оттого, что сердце не желало признавать его в чем-то неправым…

— Ну, птичка… Пастырь. Не дуйся, прекрати. Я клянусь, что твой Авельрон выйдет на свободу сразу же, как я сочту его безопасным.

"Как может быть опасным израненный человек?"

— Устрою ему побег… Или хотя бы дождемся, пока все устаканится между землями. Мы ведь не знаем, что там твой папенька надумает. А так-то… Авельрон у нас, и войны точно не будет. Никто не пострадает. Надеюсь…

Он говорил, и говорил, и говорил.

Алька слушала и понимала едва ли десятую часть. В основном о том, что обстоятельства так сложились, и что прикрывал Мариус как раз ее, Алайну Ритц… А ей казалось, что он прикрывал собственное желание иметь ее рядом и так запросто пожертвовал ее же братом, который так много для них сделал. В конце концов, на время он мог бы отпустить и ее, и Авельрона к отцу… Но предпочел поступить так, как поступил.

— Ну что, мир? Не сердишься?

Алька вяло трепыхнулась, когда Мариус обнял ее, прижимая к себе спиной. И сказала:

— Нет, не сержусь.

— Алечка…

Он прерывисто выдохнул в ее макушку.

Она не шевелилась, ожидая, когда отпустит.

И только, когда руки Мариуса медленно и бессильно упали вдоль тела, словно кровавая пустота разверзлась в груди.

"Нет, не отпускай" — почти выкрикнула она, но…

Почему-то промолчала. А потом тихо обронила:

— Аманда, наверное, ужин будет подавать. Пойдем… Ты, верно, устал.

— Алайна…

— Да, пойдем, пожалуйста…

И выбежала из кабинета. Внутри все скручивалось, сжималось, разрывалось клочьями. И вроде бы не поссорились. И вроде бы он все объяснил. А перед глазами все равно лицо Авельрона, чистое, такое благородное…

* * *

Ужин прошел в тягостном молчании. За неимением других продуктов Аманда приготовила омлет, Алька ковырялась вилкой в тарелке и смотрела, как Мариус методично, ловко орудуя ножом, отрезает пухлые бледно-желтые ломтики и кладет их в рот, запивая водой. Покончив с омлетом, он бросил на Альку взгляд — потускневший, блеклый, ничего не говорящий — и, поднявшись, вышел прочь. Алька, застыв, так и осталась сидеть, глядя ему вслед. Вот так. Не поссорились, но он почувствовал, что что-то не так. И ушел заниматься делами.

Вздохнув, она тоже выбралась из-за стола, кивнула Аманде.

— Спасибо.

— Я кровать застелила в хозяйской спальне, — женщина споро собирала тарелки со стола, — одежду вашу не трогала. Все в чемоданах. Но если скажете, разберу…

— Нет, спасибо. Я сама.

И побрела наверх, в спальню. Теперь там новая мебель, можно оставаться на ночь. Сил не было, Алька ловила себя на том, что еле волочит ноги. Поднялась по лестнице, осторожно заглянула внутрь комнаты. Где-то глубоко теплилась надежда, что Мариус все же там — но его не было. Алька вздохнула и принялась раздеваться. Ей казалось, что нужно что-то предпринять, как-то исправить происходящее. Освободить Авельрона. Но что она могла сделать? Мариус… он считает, что поступил правильно, так, как нужно. А она… что она с этим сделает? Да ничего… наверное…

Зря она разобиделась. А теперь вот он куда-то ушел, и не торопится к ней, думает, что поссорились. И мириться первым не захочет.

Алька вздохнула, легла на кровать и свернулась калачиком под одеялом. Оказывается, она очень устала за день, хоть ничего сложного и не делала. Наверное, надо было пойти и разыскать Мариуса. И так непривычно одной. Не хватает его, не хватает ощущения мускулистого горячего тела рядом. Взгляда его не хватает, теплого, от которого душа поет сладостно, а сердце начинает стучать чаще.

…Она проснулась, словно от толчка, и увидела, что темнота за окном постепенно наливается молоком. Рядом с кроватью стоял Мариус, расстегивал рубашку.

— А, маленькая, прости. Разбудил тебя.

Алька молча смотрела. Он не спал всю ночь. Спросить, чем занимался? Наверняка возился с документами, разбирал бумаги в кабинете. Может быть, занимался магическими исследованиями…

Мариус скинул рубашку, Альке в глаза бросился широкий бугристый шрам через грудь наискосок. Затем снял брюки, аккуратно повесил их на спинку стула и, оставшись в белье, сел на край кровати. Посидел молча, уронив голову в ладони. И тут словно тысячью острых осколков взорвалось в сознании — что ж ты, Алька, молчишь? Вот он, твой любимый мужчина. Чтобы он не сделал — все равно любимый, глупо это отрицать, и уж тем более глупо себя за это корить. А ты ведешь себя как безмозглая курица, позволяешь чему-то стать между вами… Он ведь обещал, что с Авельроном все будет в порядке.

Алька на четвереньках подобралась к Мариусу со спины, обняла за напряженные плечи, приникла щекой к спине, ощущая биение его сердца. И улыбнулась, когда его ладонь накрыла ее руку. Оказывается, она успела соскучиться.

— Почему ты так поздно? — прошептала Алька, — тебе скоро снова вставать…