Магистр

– О господи, – странно отреагировал Ратленд. Он взялся за голову обеими руками и наклонил ее, упираясь лбом в стекло (выглядело это так, как будто тело силой удерживало голову, пытающуюся оторваться и улететь прочь). – Клуб. Как же я не догадался. Вы эзотерики-теоретики, конечно. Клуб джентльменов. Вроде дискуссионного клуба читателей. Простите, но я исчерпал свое участие в этом… кружке.

Де Катедраль молчал. Война. Снова война. Он мог бы рассказать о ней многое.

– Я хорошо знал вашего отца, – неожиданно для самого себя признал Адепт.

– Я догадался, – тихо промолвил Ратленд.

– Вы похожи на него, – продолжил де Катедраль.

– Не сомневаюсь, – отозвался Винсент, по-прежнему не задавая вопросов.

– Вы еще опаснее, чем он, – заключил последний алхимик. В голосе его слышались одновременно нотки досады и восхищения.

– Надеюсь, – ответил единственный созидательи теперь ушел совсем, так и не попрощавшись. Учитель и ученик оказались по разные линии фронта.

30. Клинок и диссертация

Вот и все.

Винсент злился на себя, а не на великого алхимика. Он убеждал себя, что в полутора годах спорадических контактов с де Катедралем и палатой Торн было что-то полезное: он многому научился в лаборатории мэтра, ему нравилось находиться среди умных и интересных людей, для разнообразия не являвшихся его врагами. Он решил, что само по себе это нахождение – правильное и столь необходимое для него упражнение в смирении, ведь он с детства не умел петь в хоре, сразу заняв дирижерскую позицию. Если в мире и существовала «организация», к которой Винсент Ратленд со всем его прошлым и настоящим мог бы принадлежать, то это был именно совет Торн: интеллектуальные сливки Британии, философы и политики, объединенные ответственным отношением к действительности. Люди, смотревшие не только на лицо, но и на изнанку вещей. Он ожидал увидеть в них настоящих преобразователей, в глубине души надеясь, что все-таки окажется не единственным, что в ретортах де Катедраля и трактатах его соратников будет прятаться способность менять мир, способность, выданная ему просто так, ни за что, а кому-то из них за труды и знания, в конце правильно пройденного пути.

Но он ошибся дважды. Во-первых, таких людей больше не было. Во-вторых, осознав свое заблуждение довольно быстро, будущий магистр все же не выходил из совета до сентября 1907 года. Он понял, куда постарается направиться будущее, постарался поспособствовать тому, чтобы оно стало не уничтожительным, а несло хоть какую-нибудь надежду, дождался признания Адепта в том, что знал и без него, и ушел, унося злость на себя и чувство, что вместо путеводной нити ухватил в истлевшем клубке туманных намеков, связанных с прошлым, скользкий змеиный хвост. Ион был готов к тому, что змея извернется и вонзит в него ядовитые зубы. К счастью, Винсент достаточно много общался с «коллегами» в палате Торн, а главное – с Катедралем, и неплохо представлял, чего можно было ожидать от бывших союзников.

Поэтому для начала Винсент Ратленд удалился в свой чудесный дом и потратил трое суток, прореженных питьем кофе и двумя верховыми прогулками, на то, чтобы дописать две магистерские работы. Сделав это и отправив рукописи на перепечатку (почти-магистр сразу отмел возможность производить текст иначе как при помощи пера, решив, что станет нажимать на кнопки, лишь когда прогресс соединит их с более умелой машиной, а само нажимание не будет требовать нелепого размахивания руками), Ратленд отправился к профессору Мэрри, ректору Линкольн-колледжа. Здесь состоялся разговор, похожий на первое явление бывшего маэстро Ратленда в Оксфорд. Он сказал, что магистерская работа (любая на выбор или обе) завершена несколько раньше срока, и попросил назначить дату защиты. Мэрри взял неделю на раздумье. Ратленд согласился, хотя знал, что в течение тайм-аута последует неизбежная консультация с Адептом. Это его не волновало: сколь бы пристрастными ни оказались рецензенты, работы были безупречны, и тихая гавань Оксфорда отдалялась от него с той же скорой неизбежностью, что и палата Торн.

Теперь надо было понять прошлое. Ратленд вернулся ксебе, расчистил стол, положил перед собою книги, которые передал ему дед, свой… отцовский стилет – и стал слушать их, вытесняя все остальные звуки и восприятия.

* * *

…Сделав непонятный крюк на юг, в Высокую Порту, где они провели некоторое время, которое Надежда внутренне постановила считать медовым месяцем, новоявленные супруги вернулись в древние степные коридоры юга России, потом на обычные столбовые тракты и устремились на восток. Они двигались в глубь зимы. Зима, и в столицах ощущавшаяся как низшая точка года, время, которое надо было перемаяться, чтобы подготовиться к весеннему возрождению, по мере их продвижения делалась все более жестокой, все более мертвой и лишенной надежды. Они двигались в глубины Сибири.