– Издали теперь наша яранга как тангитанский корабль, – сказала Каляна, оставляя шитье и принимаясь готовить полагающееся угощение. – И флаг есть, а вот теперь еще и стеклянный глаз. Скоро машину поставит наш учитель.
– Теперь ждать осталось не так много, – весело сказал Першин. – Время повернуло на весну. Уйдут льды, и сюда прибудет пароход. А твои земляки, Кагот, уехали…
– Уехали? – переспросил Кагот. Он и вправду заметил, что в том месте, где были привязаны собаки, пусто. – А может быть, они к оленным людям на время поехали?
– Да нет, – сказал Першин, – вроде бы насовсем. Накануне всю ночь камлали у Гаймисина. Выставили всех из яранги, только к утру позволили вернуться.
– Не иначе как пытались наслать уйвэл на меня или на девочку, – заметил Кагот. – Но я перехитрил их…
– Каким образом? – спросил Першин.
– Переменил имя дочери на другое, тангитанское. Теперь ее зовут Мери.
– По-русски значит Маша, Мария.
– А сам я показал им свою тетрадь с числами, и они, похоже, отстали от меня…
– Все пишешь числа, Кагот? – с удивлением спросил Першин.
– Пишу, – ответил Кагот с воодушевлением. – Только времени нет. Если б не работа на камбузе, только и делал бы-писал числа и наконец поймал бы его!
– Кого?
– Большое конечное число!
Першин некоторое время молчал, размышляя о чем-то своем, потом осторожно начал:
– Знаешь, Кагот, этой самой математикой, вычислениями, люди на земле занимаются испокон веков. Многие тысячи лет. И все они, эти могущественные разумом люди, пришли к выводу: не существует конечного большого числа!
– Они его просто не чуяли, – спокойно ответил Кагот.
– Как это – не чуяли? – удивился Першин.
– У них не было ощущения, что это число рядом, вот-вот попадется. Иначе они не бросили бы вычисления.
Кагот говорил убежденно, с таким видом, словно он был заранее готов к возражениям. Это так и было на самом деле. Теперь почему-то каждый считал своим долгом предостеречь его о тщетности попыток найти конечное большое число, и Кагот начал понимать, что самое лучшее – не выставлять напоказ свою работу, а производить ее в уединении. Иногда он это делал даже в ущерб своим поварским обязанностям, предпочитая готовить кушанья, которые не требовали много времени.
– Если бы в числах не было никакой силы, Таап не поспешил бы отсюда, – сказал Кагот, стараясь перевести разговор на другое.
– А как дела с постижением грамоты? – спросил Першин.
– Каникулы у нас, – ответил Кагот. – Так полагается… Однако я вижу, что и у вас взрослые больше не учатся?
– Пока не учатся, – каким-то безразличным тоном ответил Першив.
– Тоже каникулы? – с сочувствием спросил Кагот.
– Учитель у нас сильно полюбил Умкэнеу, – вдруг сообщила из своего угла Каляна.
– Какомэй! – не сдержал возгласа удивления Кагот. – Вот не ожидал такого!
– Да и никто не ожидал, – вздохнула Каляна, разговаривая так, словно Першина не было в чоттагине. – Все думали, девочка молоденькая, а оказалось – уже созрела для любви.
– Это так? – обратился Кагот к Першину.
Учитель молча кивнул.
– Жениться собираетесь?
– Я бы женился на ней, – смущенно признался Першин да все думаю: может быть, она еще несовершеннолетняя?
– Это что такое? – не понял Кагот.
– Может быть, она еще слишком молода для семейной жизни? – объяснил Першин. – Кстати, не знаешь ли, сколько ей лет? Мы тут пытались сосчитать, и получается что-то между пятнадцатью и семнадцатью годами.
– А зачем считать года? – спросил Кагот.
– Чтобы знать – созрела ли она для замужества, – пояснила Каляна. – Не понимаю только, при чем тут года. Главное ведь, если женщина пожелала мужчину. Да и внешним видом она далеко не девочка.
– Тогда почему вы медлите? – спросил Кагот.
– Все же думаю немного подождать, – неуверенно ответил Першин.
За стенами яранги послышался смех, шум, и в сопровождении ребятишек в чоттагин ввалилась Умкэнеу. Она шумно поздоровалась с Каготом и взялась за чашку со свежим чаем.
За то короткое время, пока Кагот не видел ее, девушка разительно переменилась. Теперь это была совершенно определенно молодая женщина, прекрасная, цветущая, и непонятной становилась медлительность и нерешительность русского учителя, который, вместо того чтобы жениться, занялся подсчетами прожитых девушкой лёт.
Умкэнеу подошла к засмущавшемуся учителю и сказала, гордо поглядывая на Кагота:
– Алексей! Поцелуй меня по-русски, как ты вчера делал!
– Ну, Умкэнеу! – с укором произнес Першин. – Кто целуется на людях? Хорошая девушка должна стыдиться этого.
– А я не стыжусь! – громко заявила Умкэнеу. – Я горжусь! Мне очень нравится русский поцелуй.
Бедный Першин покраснел.
– О, Умкэнеу!
– Ну ладно, не целуй, – пожалела его девушка. – Мы еще раз сосчитали с родителями мои года, получается теперь шестнадцать с половиной. А если прибавить и будущий, то к восемнадцати подойдет.
Усевшись рядом с Першиным, напротив Кагота, Умкэнеу показала на окошко в крыше яранги и сказала:
– Это я придумала. А когда Алексей переедет в мою ярангу, мы там поставим два окна… И флаг перенесем.