Магические числа

– Одно дело, когда этому детей учат, совсем другое – взрослого мужчину, – заметил с оттенком недовольства Гаймисин и проворчал: – Совсем распустилась девка. Учение не идет ей впрок, только портит.

– А учитель говорит, что я способная, – возразила Умкэнеу, лукаво улыбаясь Каготу. – Когда приедут настоящие учителя, они быстро меня всему научат и пошлют в большое селение.

– В Уэлен? – спросил Кагот.

– Дальше!

– В Ново-Мариинск?

– В Петроград!

– Слыхал? – кивнул в сторону дочери Гаймисин. – В Петроград собралась. А вести себя в мужском обществе не научилась. Все огрызается, как собачонка.

– Так у нас же равноправие! – напомнила Умкэнеу.

– Даже если оно, это самое равноправие, и есть, – строго заметил Гаймисин, – то это не для детей.

– Ну сколько можно твердить: не дитя я уже, – устало прцговорила Умкэнеу. – Вот скоро замуж выйду!

– За кого же ты собралась замуж? – спросил Гаймисин.

– Это мое дело – за кого, – загадочно ответила Умкэнеу.

– Ты это брось! – крикнул Гаймисин. На его слепом лице отразился настоящий гнев. – На учителя поглядываешь, смущаешь его. Разве такое может быть, чтобы чукотская девка за тангитана замуж выходила?

– У нас теперь равноправие не только между мужчинами и женщинами, но и между тангитанами и чукчами! Так сказал учитель Алексей. И это он не сам выдумал, а услышал от Ленина, вождя большевиков и бедных людей.

Умкэнеу это сказала громко, на весь чоттагин.

– Какие слова научилась выговаривать, язык можно сломать, – простонал Гаймисин. – Человек послан на важное дело, а ты его сбиваешь с толку.

Весело посмеиваясь и нисколько не боясь своего слепого отца, Умкэнеу заварила свежий чай и разлила по чашкам.

Тутына откусила крохотный кусочек сахара и языком затолкала его подальше в рот.

– Благодаря тебе эту зиму только и делаем что пьем сладкий да крепкий чай. – В голосе женщины слышалась искренняя признательность. – Бывало, попьем с месяц, пока лето, а потом всю зиму только воспоминанием и живем, пока кто-нибудь не проедет в сторону Колымы. К весне начисто забывали и вкус сахара, и запах настоящего табака…

– С печалью иногда думаю, что скоро хорошие времена кончатся и тангитаны вместе с кораблем уплывут в другие края, – вздохнул Гаймисин.

– На вершину Земли, – напомнил Кагот.

– Было бы в моих силах, задержал бы их у нас, вморозил бы навечно их корабль у нашего берега, – мечтательно проговорил Гаймисин. – Чем им у нас плохо? Тут хоть люди есть да охота хорошая. А что там будет, на вершине Земли? Может, ничего там такого интересного нет. А мы останемся опять без тангитанов, без чая, без сахара да без хорошего табака…

– Першин тут останется, – напомнила Умкэнеу.

– А что толку от твоего Першина, кроме разговоров да мечтаний о будущем? – махнул рукой Гаймисин. – Похоже, у твоих большевиков у самих ничего нет.

– Учение о справедливости у них, – возразила Умкэнеу. – Чтобы всего было поровну у людей.

– Знаешь, дочка, все эти разговоры о равенстве – ерунда! Никогда не будет, чтобы люди жили одинаково. Такая уж природа людская. Один довольствуется двумя ребрышками от нерпы, а другому подавай всю грудинку – и то сыт не будет, иной с одной женой живет, а, скажем, оленному человеку можно и двух и трех жен иметь, смотря какое у него стадо…

– При новой власти таких богатых оленных людей не будет! – твердо заявила Умкэнеу.

Снаружи яранги послышался собачий лай. В чоттагин вбежал запыхавшийся Амосов сынишка Эрмэн и объявил:

– С восточной стороны идут собачьи упряжки! Гости едут!

– Вот тебе и новости без всякой мачты и сети для ловли летящих слов, – весело сказал Гаймисин и принялся одеваться.

22

Встречающие гадали вслух, кто бы это мог быть. Скорее всего кто-то из людей Кибизова, объезжающего побережье по поручению торгового дома братьев Караевых, которые представляли русскую фирму и пытались противопоставить русские товары американским. Обычно Кибизов ездил на нескольких упряжках, и сейчас еще издали было заметно, что идут по меньшей мере две нарты. Однако по мере приближения упряжек предположение о Кибизове отпадало: на нартах были свои, чукчи. Солнце, стоявшее низко над горизонтом, освещало приближающихся путников сбоку, длинные тени мешали как следует рассмотреть и узнать людей.

Глубоко спрятанные за меховой росомашьей оторочкой лица, заиндевелые усы, брови сразу же насторожили Кагота.

Собаки медленно подошли к яранге и, услышав протяжное, успокаивающее сулящее долгий отдых и обильную кормежку «гэ-э-э-э», остановились и тут же легли на снег.

– Амын еттык! – первым подал голос Амос.

– Ии, – ответил первый каюр, легко спрыгнувший с нарты, и Кагот по голосу узнал шамана Таапа, друга ушедшего из жизни великого шамана Амоса.

Таап медленно подошел к застывшему от неожиданности Каготу и тихо сказал:

– Ну вот мы и встретились… Долго мы тебя искали, уже не думали найти.

Второй человек тоже был знаком Каготу. Это был Нутэн, племянник Таапа, дальний родич Амоса. Если проследить все родовые связи и покойного Амоса и Таапа, то Кагот тоже через свою умершую жену приходился родичем молодому Нутэну.

Гаймисин, прислушивавшийся к разговору, спросил: