Магические числа

Першин смотрел в спину Кагота и старался приноровиться к его шагу. Когда это удалось ему, стало легче. Оглядываясь по сторонам, Першин думал о том, что окажись он здесь один, никогда бы не возникло у него даже мысли, что в этой белой пустыне, облитой пурпурным светом разгорающейся зари, может существовать жизнь. Вокруг космический, глубокий холод, неподвижный стылый воздух и простирающиеся, кажется, до бесконечности лед и снег. Трудно поверить в то, что где-то есть другой мир – с зеленым лесом, полем, большими городами с людской толпой, машинами, музыкой, театром, библиотеками, картинными галереями. Тишина нарушалась лишь скрипом снега под ногами да шумом собственного дыхания, которое в этом стылом безмолвии громко и странно шуршало.

Обернувшись назад, в сторону берега, Першин уже не увидел ни яранги, ни вмерзшего в лед корабля Амундсена. Постепенно появилось чувство отрешенности от всего мира. Разгоревшаяся заря поглотила ближайшие к ней звезды, но те, что были в зените, попрежнему сияли алмазным светом.

Кагот шел с постоянством заведенной машины и не оглядывался, словно: был один. Но он чувствовал и слышал за собой дыхание приезжего и с удовлетворением отмечал про себя, что Першин идет ровно, не задыхается, шаг его стал экономным, размеренным.

Кагот уже чуял впереди открытую воду, разводья, образовавшиеся от подвижки ледовых полей. Да и сам лед, казавшийся на первый взгляд прочным и толстым, уже не был похож на тот, которые накрепко припаян к берегу.

Заметно посветлело, и впереди блеснула отраженная в темной воде звезда. Кагот обернулся и показал рукой вперед.

– Пришли!

Разводье было не очень большим. Оно вытянулось в длину примерно на сотню метров. Вода в нем то поднималась, то опускалась в такт размеренному дыханию океана.

Кагот подробно объяснил Першину, как надо сторожить нерпу и помог ему сделать укрытие из тонкой молодой льдины.

Першин устроился поудобнее и уставился на гладкую, словно отполированную поверхность стылой воды с приставшими к ней мазками белого тумана. Его клонило в сон, но едва он прикрыл глаза, как был разбужен громким выстрелом: на другом берегу разводья.

Кагот уже разматывал акын, чтобы вытащить из воды добычу. Першин поднялся из-за своего укрытия, полагая, что потревоженные выстрелом нерпы теперь не скоро высунутся из разводья, и пошел к удачливому товарищу.

Кагот уже вытянул нерпу и оттаскивал ее подальше от ледового берега. Нерпа была тяжелая, округлая, налитая жиром.

Першин почувствовал зависть: вот бы ему убить нерпу и вернуться в становище настоящим добытчиком! Интересно, как бы посмотрела на него Каляна? Полюбовавшись на нерпу, Першин медленно побрел к своему месту.

Он уже был далеко от Кагота, как вдруг почувствовал какую-то настороженность и глянул в сторону берега. На фоне светлеющего неба на ближайшем торосе стоял белый медведь и смотрел на него.

Первой мыслью было рвануть обратно, туда, где сидел Кагот. А если – медведь бросится вслед? Догнать убегающего человека ему ничего не стоит: расстояние от зверя до Першина было, в несколько раз меньше, чем от Першина до Кагота.

Почему-то в первое мгновение Першин не подумал о винчестёре, который держал в руках. Лишь немного времени спустя он вспомнил о ружье и медленно начал поднимать его. Медведь представлял отличную мишень и, похоже, не догадывался об опасности. То ли он никогда не видел человека, то ли не мог предположить в двуногом неподвижном существе врага. Першин целился в середину вытянутой головы – медведь стоял, боком. Когда вместе с раздавшимся громом выстрела его сильно толкнуло в плечо, он не сразу понял что произошло: медведь вдруг исчез. Першин сделал несколько шагов вперед и услышал сзади себя возглас:

– Какомэй, умка[18]!

Медведь лежал на правом боку. Из маленькой ранки в голове на белую, чуть желтоватую шкуру текла струйка крови.

Кагот вопросительно посмотрел на Першина.

– Раньше бил медведей?

– Никогда, – ответил Першин, еще окончательно не пришедший в себя и не осознавший случившегося.

– Так может стрелять только очень хороший охотник, – сказал Кагот. – Медведь убит наповал.

Он подошел к туше и осторожно тронул носком торбаса голову. Она бессильно качнулась. Маленькие черные глазки уже подернулись белесоватой пленкой. Кагот достал нож.

– Будем разделывать, пока не замерз.

Першин помогал ему. Оттягивал лапы, держал край шкуры, пока Кагот длинным и острым охотничьим ножом отделял ее от дымящейся на морозе туши.

– Очень хороший медведь, – приговаривал Кагот. – Шкура чистая, волос густой. И мясо жирное. Он еще не успел проголодаться.

Если бы мне сказали сегодня утром, что ты вернешься с умкой я бы не поверил…

Нож Кагота двигался с величайшим проворством, и вскоре на распластанной шкуре лежала огромная красная туша, как будто хозяин ледовых просторов решил раздеться, сбросить с себя одежду.

Только после того как шкура была окончательно снята, Кагот вспорол медвежью тушу и вынул внутренности. Отделив печень, оттащил ее в сторону и спросил Першина:

– Ты знаешь, что это такое?

– Вроде бы печень, – ответил Першин, вспоминая уроки анатомии.