Магическая Прага

Страсть к предметам родилась в Рудольфе из стремления заполнить окружавшую его пустоту, совладать со страхом одиночества. Он жадно собирает горы редчайших устройств, словно огораживаясь стенами от смерти. Его маниакальное коллекционирование являлось выражением танатофобии – страха смерти. Если верно, как утверждал Гоголь в “Портрете”, что распродажа на аукционе благодаря полутени в помещении и скорбному голосу аукциониста, постукивающего молотком, напоминает заупокойную службу, то удивительные собрания Рудольфа тоже несли в себе нечто заупокойное, а его галереи были скорее саркофагами мертвых, чем комнатами живых.

Но эта инерция, эта неподвижность – только видимость. Мертвые вещи лишь выявляют зловещую тревогу. Они злорадно наблюдают за хозяином из своих нор, словно звери из засады. А некоторые экспонаты, которые он слишком часто рассматривал, обрели выражение его лица, словно стали зеркалами его ипохондрии.

Для ипохондриков весьма полезна смена воздуха, которая мозговые ткани укрепляет, нервные соки очищает и работу всех ферментов с помощью жидкостей исправляет. Но Рудольфу не удается оторваться от предметов, захвативших его в рабство. Он возвращается к ним даже по ночам, при мрачном свете высоких канделябров. И вот он словно превращается в человека-предмет из “Причуд” Брачелли[560], в тело, состоящее из ящичков и коробочек, чтобы прятать там штофы, драгоценные камни, ожерелья. Жабье поквакивание шкафов, подмигивание кристаллов и амулетов, прочая дребедень из арсенала Авензоара[561], грозные глаза, глядящие с портретов, жирный блеск тканей, шепот камней привлекают его больше, чем государственные дела. В этой кладовой-“хуаке”, в этой “dreamland” фетишей он читает тайны вселенной, как в перегонных кубах и в гороскопах.

В драме Иржи Карасека гамлетоподобный Рудольф изображен как король-мечтатель (чеш. “krâl-snivec”), неторопливый в принятии решений, противник любопытных взглядов и дневного света, бледная тень в хранилище диковен и древностей. В конце концов, он и сам ощущает себя мертвецом среди окружающих его мертвых вещей: “призрак монарха, в игры теней играю с короной, – она запечатлела судьбу на моем измученном челе, – как в цветке страстоцвета природа отпечатала орудия казни…”[562].

Глава 35

И Ее Величество Пыль
Мягко оседает на брошенный трон.

Ярослав Сейферт[563]

Судьба коллекций Рудольфа оказалась печальной. Свора придворных нередко запускала туда руку. Хорошо зная, что серебро может обелить и черного ворона, Филипп Ланг из Лангенфельса, вор и искусный лжец, постоянно таскал из коллекции старинные монеты, ювелирные изделия, яшмовые вазы, “индийские” редкости[564].

В своих мемуарах Дачицкий вспоминает, что после смерти Рудольфа II (20 января 1612 г.) один из камергеров, Иероним Маковский, в надежде выйти из тюрьмы, признался в существовании множества сокровищ, которые император “спрятал и замуровал”. И добавил: “Куда эти обнаруженные и поднятые драгоценные предметы и образцы подевались и исчезли, совершенно неизвестно, ибо при этих раздорах было в Чехии все раз-два, и проч.”[565].

Собрания были заброшены, когда преемник императора Матиаш перенес свою резиденцию в Вену. Тридцатилетняя война, начавшаяся в 1618 г. с пражской дефенестрации, попросту разорила рудольфову коллекцию. После битвы на Белой горе герцог Максимилиан Баварский, оставляя Прагу 17 ноября 1620 г., вывез с собой, в качестве компенсации за оказанную Фердинанду II помощь, не менее тысячи пятисот повозок с золотом и драгоценностями, украденными из Пражского Града. Еще пятьдесят повозок наполнил добычей курфюрст саксонский, когда в 1631 г. его войско заняло богемскую столицу. Раз-два! Стоило кому-то пройти через Прагу, как она становилась беднее еще на одну порцию раритетов Рудольфа. Огромный кит, уже без Ионы в пещере-часовне его чрева, возами поставлял иностранным разбойникам свое мясо, кожу и жир.

Но самое худшее произошло ночью 26 июля 1648 г., когда шведы заняли Градчаны и Малу Страну[566]. Лисы Самсона нанесли меньший урон амбарам филистимлян, чем солдатня Кенигсмарка рудольфовым галереям. Казалось, шведы пришли сюда с единственной целью – похитить сокровища императора-ипохондрика, которые жаждала заполучить королева Кристина. В этом неслыханном разграблении, которое распространялось longe horrendior quam ignis (лат. “намного страшнее, чем огонь”) и которое затронуло и дворцы чешской знати, и библиотеки Рожмберга и Страгова, Кенигсмарк позаботился и о себе, зарезервировав для себя пять повозок с золотом и серебром. Раз-два! Изъятые ценности были перевезены в Висмар, а оттуда на корабле в Стокгольм. Комиссия, собранная для оценки последствий пиратского финала тридцати лет войны, нашла только обломки двух статуй, пустые рамы и несколько поврежденных картин, в том числе “Праздник венков из роз” Дюрера[567].