Маг поневоле

— Ишь ты, застыл, — хмыкнули неодобрительно. — Вставай, давай. Я тебе жрать принёс, — мужик потоптался на месте и, не дождавшись ответной реакции, зло буркнул: — Ну и Лишний с тобой. Проголодаешься — пожрёшь!

Что–то ударилось о мою руку и откатилось в сторону. Вновь, уже ставший привычным скрип, темнота и всё стихло.

Я убрал от лица свои руки и долго тупо всматривался во мрак, чувствуя, как гигантской волной накатывает слепая ненависть. Ненависть ни к этому мужлану, бросившему мне кусок зачерствевшего хлеба как последней собаке, ни к Антипу, решившему решить проблемы деревни за мой счёт и, даже, ни к Гонде, буквально нахаркавшему мне в душу, а ко всему этому бездушному миру густо замешанному на крови и обмане.

— Думаете всё?! Сломался я?! Прожевали и выплюнули?! — я буквально выплёвывал окровавленным ртом слова в темноту. — А вот хрен вам! Вы ещё все у меня медленное танго станцуете вместе с этими Троими и грёбаным Лишним! Я назло вам всем выживу! И ещё на ваших могилках попрыгаю! Сволочи!

Ругался я долго, вымещая в словах свою ярость и, не замечая, катящихся из глаз слёз. Потом слёзы высохли. Вместе с ними ушло из моей души что–то важное. Какая–то частичка собственного я. Её место заняла пустота.

— Ну что же. Хорошо меня приголубили. Душевно, — я потрогал странно онемевшую челюсть, убеждаясь, что все зубы остались на месте. — Барана хорошенько обстригли и теперь на бойню отправлять собираются. Ну, ничего. Я ещё попробую покувыркаться! Иногда даже маленький камешек, сдвинутый со своего места, может породить гигантский камнепад. Вот и я попробую стать таким камешком и кое–кому на голову упасть! — и я, пошатываясь, побрёл к бочке. Начинать нужно с малого. Нужно попытаться смыть уже давно запёкшуюся кровь.

* * *

Удивительная всё же штука — время. Вроде бы это величина довольно точная и постоянная, давно втиснутая в рамки выдуманных человечеством величин и если, предположим, есть в одном часе шестьдесят минут, то пока эти шестьдесят минут не истекут, час не закончится. Вот хоть ты тресни! Но как говорил когда–то Эйнштейн, в этом мире всё относительно. Вы попробуйте провести этот час сначала весело и интересно, ну, скажем, на каком–нибудь увлекательном аттракционе, а затем, тот же час прождите, дрожа на морозе, заблудившись, где–то в лесу. А потом сравните. Что? Первый час оказался значительно короче второго? Мда. Вот такая субъективная математика.

В моём случае имел место быть второй вариант. Вот только ожидание грозило растянуться не на час, а на трое суток. Очень скоро я окончательно потерял счёт времени. Находясь в полной темноте, я даже не имел понятия, день сейчас снаружи или ночь. Очевидно, в представлении Антипа, брошенная мне краюха чёрствого хлеба — это огромные запасы еды и на них ползимы перезимовать можно. Во всяком случае, ещё кормить меня больше никто не собирался. Желудок, увы, с мнением старосты был совершенно не согласен. Каравай я уже давно подъел до последней крошки, предварительно обшарив в его поисках весь пол вокруг себя, и голод начинал напоминать о себе всё настойчивее и настойчивее. В памяти всплыл образ Ставра, набросившегося на принесённую Тимофеем еду. Теперь я, в полной мере, мог его понять. Скоро сам не лучше буду. Гады! Столько всего поимеют за меня, а сами лишнего куска хлеба жалеют. Скорей бы уж в город повезли, что ли. Мочи нет терпеть. Неудивительно, что скрип открываемого люка меня порадовал. Уж лучше в проклятый город идти подыхать, чем тут с голодухи маяться. Всё какое–то разнообразие!

Свет, ударивший по глазам, заставил резко зажмуриться, закрыв лицо руками. Чёрт, отвык совсем! Глаза заслезились. Вошедший, встав возле меня, молчаливо навис, разглядывая.

— Ну, что встал? — возмутился я, пытаясь разлепить непослушные веки. — Снимай цепь давай! Не буду я сопротивляться! Себе дороже! Наверняка же там, наверху, ещё народ есть!

— Шустрый какой, — голос рассмеявшегося был мне незнаком. — А зачем мне её с тебя снимать? Может тебя на неё за дело посадили?

Вопрос меня удивил. С трудом, разлепил глаза. Благо света через люк проникало не так уж и много и зрение начало приспосабливаться. Передо мной стоял степняк. Это я сразу понял, с первого взгляда. Узкое, сильно обветренное лицо со слегка раскосыми глазами, круглый, похожий на котелок шлем с торчащими из–под него краями какого–то меха, добротные кожаные латы надетые поверх тулупа, абсолютно не сковывающего движения, сабля и длинный кинжал пристёгнутые к поясу. Ну, кто же это, как не степняк? Как говорится, у нас такого фасона не носят!