Маэстро

На стол лег клочок бумаги с размашистой надписью. Дедушка снова забарабанил по столу. Марик сидел с безучастным видом. Ну да, легендарный ансамбль. Но кто-нибудь его, Марика, спросил, а он вообще хочет петь? Он вот лично не уверен. И потом, а как же школа, композиторский класс? Ему нужно доучиться, потом поступать в консерваторию. А «Уруз» гастролирует девять месяцев в году. Толик сто раз рассказывал, что у него папа постоянно на гастролях. Все еще завидовали, потому что Толику отец привозил из каждой поездки какие-нибудь подарки. А еще больше завидовали тому, что в отсутствие отца некому было Толика пороть за двойки и всяческие хулиганства, чем тот беззастенчиво пользовался.

Похоже, все те же мысли пришли в голову и дедушке. Потому что он отрицательно покачал головой:

– Не дело говорите, Алевтина Павловна. Мальчику надо учиться. Вы ему сейчас всей этой эстрадной историей голову забьете. Певец он или не певец, я не знаю. Но точно знаю, что музыканту нужно высшее профессиональное образование. Вот закончит консерваторию, а потом пусть хоть поет, хоть пляшет, тут уж сам решать будет. А пока что решения принимаю я. И я считаю, что нужно нормально доучиться.

И вот тут Марик все понял. В ту самую минуту понял, что ему делать. Но внешне это никак не проявилось. Он допил последний глоток чая, встал, поблагодарил бабушку, пожелал всем спокойной ночи и ушел к себе в комнату. Никто не возражал, взрослые понимали, что слишком много на него свалилось за один день.

Но едва прикрыв за собой дверь, Марик достал чистую тетрадку и на первой странице написал адрес с той самой бумажки, что осталась лежать в кухне на столе. Пока не забыл.

* * *

Найти Профсоюзную улицу, дом пять не составило большого труда – город Марик знал как свои пять пальцев. Можно было бы пойти после уроков, но он пошел вместо. И даже не из-за геометрии, по которой намечалась проверочная работа, и не из-за осточертевшего сольфеджио. Он просто хотел выяснить здесь и сейчас – кто он? Может быть, Салимов – именно тот человек, который даст ответы на так давно мучающие его вопросы?

У ансамбля «Уруз» имелось собственное помещение в здании бывшей Товарной биржи. Старинный дом, красивый – облицованный красным камнем фасад, башенки на крыше, вытянутые окна. Но больше всего Марику понравилась обитая медными пластинами дверь с шишечками на ручке. Правда, эта дверь едва его и не пришибла, уж больно тяжелая оказалась.

В самом начале длинного коридора стоял потертый деревянный стол, за которым сидела седая женщина в очках. Она тут же поднялась Марику навстречу. Марик смутился. Сейчас рявкнет грозным голосом, как их школьный сторож, мол, куда прешь? Где у тебя сменная обувь? Что ты вообще здесь забыл? Почему не в школе? И что он ответит? Начнет лепетать про записку от Салимова, которой у него даже нет?

– Я к Ренату Ахмедовичу, – начал Марик, разом теряя всю свою решительность.

Но седая женщина вдруг приветливо закивала.

– Проходи, проходи, Маратик. Ренат Ахмедович будет очень рад тебя видеть.

Марик совсем растерялся. Кто эта тетенька? Они где-то встречались? Он ее не помнил. И не нашел ничего лучше, чем ляпнуть напрямую:

– Вы меня знаете?

– Тебя теперь весь город знает, – улыбнулась женщина. – Слушали вчера радио, слушали. Весь город говорит, что внучок Агдавлетовых вырос. В кого ты певцом-то уродился? А я твоего папу совсем молоденьким помню… Он на репетиции прибегал. Такой же смешной, как ты. Растрепанный, с нотами.

– Я не растрепанный, – насупился Марик и на всякий случай провел рукой по волосам. – Я пойду, хорошо? Где найти Рената Ахметовича?

Раньше ему очень нравилось, когда говорили про папу. И про то, как Марик на него похож. А теперь он и сам не понимал, хорошо это или плохо. Любое упоминание папы неизменно заканчивалось вопросом, станет ли Марик композитором. А теперь еще и удивлением, как же так – Агдавлетов и вдруг поет? Не сочиняет, а поет? И в кого же это?

Марик несколько раз видел «Уруз» на сцене, и Салимова представлял не иначе как во фраке, белоснежной рубашке и бордовой бабочке. Но когда он открыл нужную дверь, то увидел расхаживающего по комнате самого обычного человека: рубашка на нем была в клеточку, пиджак и вовсе висел на спинке стула. И никакой не фрак – самый обыкновенный серый пиджак. И даже стул был обыкновенный, венский, с неровными ножками – под одной из них лежала свернутая бумажка.

Расхаживал Салимов перед такими же обычными людьми, в которых Марик с трудом узнал музыкантов ансамбля. Они тоже сидели на венских стульях перед пюпитрами, держа в руках инструменты, – Марик пришел в самый разгар репетиции.

– Я же просил сыграть живо! Живо, энергично! Чтобы каждому, кто вас слушает, хотелось немедленно вскочить со своего места и выбежать к вам на сцену, спеть, станцевать, что угодно! Мы седьмой раз играем эту песню. Мне просто жалко Арно. Он посадит голос, потому что вы не понимаете, что значит «живо»! Арно, я тебя прошу, иди выпей чаю. Пусть они хоть раз сыграют правильно.