Мадемуазель Виктория

— На каком-то святом камне начертано, — негромко говорит дядя Феликс. — «Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется и жизнь иссякнет». Вам не кажется, что он уже улыбается?

Вика внимательно смотрит на величественное лицо Сфинкса. И ей тоже кажется, что выщербленные каменные губы его чуть-чуть кривятся в усмешке. Ведь люди узнали уже многие тайны звезд! Неужели настанет такой день, когда Сфинкс разомкнет каменные уста и загрохочет каменным смехом, закидывая голову. Заходят его львиные бока, осыпая песок и выслоенный камень…

Люди многое знают о звездах. Но тот, кто возводил пирамиды, кто высекал из камня стража царства мертвых, наверное, думал, что знает о звездах все. А через тысячу лет окажется, что и нынешние астрономы со своими могучими телескопами узнали лишь малую часть звездной науки. И так будет всегда, пока светит Солнце.

Нет, никогда не разомкнет Сфинкс каменных губ!

Все молча идут к машине.

Летит под колеса асфальтовая лента шоссе, остается позади «базар в царстве смерти». И чем дальше назад уходят пирамиды, тем оживленнее становятся пассажиры консульского «мерседеса», будто пробуждаются от странного сна.

— История повторилась в девятнадцатом веке, — говорит дядя Феликс, — когда начали строить Суэцкий канал. На Суэцкий перешеек согнали сорок тысяч феллахов. Хотя со времен Хеопса прошло четыре тысячи лет, мало что изменилось — и орудия труда, и условия жизни строителей. Копали канал десять лет. Двадцать тысяч египтян погибли на строительстве. А теперь Англия и Франция утверждают, что это они построили канал и им он принадлежит…

Белеют окраинные кварталы Каира. Появляются на обочине дороги пальмы, отступает пустыня.

— А грибов все равно жалко, — впервые за все это время подает голос мама, — даже с точки зрения вечности.

Машина выезжает на набережную.

— Ну что, Заяц, — подмигивает папа, — отряхнем пыль столетий! Куда поедем?

Странный вопрос. Известно, куда — в веселый город Зу.

Веселый город Зу

Дядя Феликс сворачивает с набережной на улицу Эль-Гуза и тормозит у ворот Зу. Папа с Викой и Мишуткой выходят, а мама едет в Замалек готовить обед без грибов.

Веселый город Зу есть в любой стране. Спросите в Афинах, в Стамбуле, в Фамагусте, где город Зу, и любой грек, турок, киприот укажет вам дорогу.

Нет в Каире места лучше, чем Зу. За целый день не обойти его площадей, улиц, бульваров, аллеек, мостов.

Веселый город Зу — это зоопарк.

Все, что есть живого на свете, — все собрано в каирском зоопарке. А если вы какого-то зверя здесь не нашли — значит, его и в природе нет.

Жара спадает. В городе еще зной от раскаленного асфальта, а в Зу поднимается свежесть от озер, ручейков, каналов. Всего-то градусов тридцать.

По улицам зоопарка гуляет пестрый народ: европейцы в широкополых шляпах, индусы в чалмах и индианки в сари, японки в ярких кимоно, индонезийцы в докторских шапочках. Торжественно проходят арабские семьи: дедушка в галабии и вязаной шапочке, бабушка в черной малайе и — мал мала меньше — дюжина черноголовых ребятишек.

Арабы сидят прямо на траве и блаженно щурятся на солнце. Возможность посидеть на травке — важное завоевание египетской революции. При короле Фаруке феллахи даже глянуть не смели на зеленый газон. Зато теперь по вечерам специально приходят в Зу, чтобы победно усесться на лужайке.

В стриженых кустах — беседки: китайская пагода, японский бумажный домик, русская бревенчатая изба. Смешная изба, таких даже в Марфине не осталось. А египтяне думают, что русские феллахи живут вот в таких избушках на курьих ножках, ходят круглый год в валенках, а по улицам Москвы бродят бурые медведи.

Поэтому бурый мишка здесь так и называется — «рашен бэа», то есть «русский медведь». Рашен бэа — важная персона, у него и клетка побольше, с ванной, с душем.

В первую очередь Вика с папой идут навестить земляка. К мишке не пробиться, зрители у клетки в два этажа: мальчишки и девчонки оседлали родителей. Мишка действительно русский, из Подмосковья. Подарок Советского Союза каирскому зоопарку.

Подарок лежит в дальнем углу клетки, тяжело и часто раздувает бока, мутными от жары глазами смотрит куда-то сквозь галабии и халаты.

— Бедненький, — жалеет его Вика. — Жарко мишеньке в Африке… Пап, а правда, он в Ученском лесу жил? Ну, может, не жил, а так, мимоходом бывал. Может, издалека бабушку Софью видел, и меня, и Ночку, и Коську… Пап, ну неужели он не чувствует, что мы тоже оттуда? Должно же ему от нас чем-то знакомым пахнуть?

— Наверное, ветер в другую сторону… А то бы он, конечно, узнал нас.

— Мишенька, миша! — зовет Вика. Да разве услышит он в таком шуме!

Но вдруг зеленые глазки зверя оживают. Он медленно поднимается и, загребая лапами, идет к решетке. Зрители радостно вопят, отступая. Медведь встает на задние лапы, цепляясь когтями за толстые прутья.

— Узнал! Смотри, папа, узнал!

Стоящий рядом араб оборачивается на крик.

— О-о! — вопит он. — О-о-о!! — И счастливо хлопает себя по бедрам, и ничего, кроме этого восторженного «о-о!», не может произнести.

— Литтл рашен бэа! Маленький русский медведь!