Мадам «Нет»

Особенное впечатление всегда оставалось от встреч с нашими бывшими соотечественниками – русскими людьми, покинувшими родину после революции. Иногда появлялись личности просто легендарные: помню совершенно поразительный случай, когда на гастролях за кулисы пришел Александр Федорович Керенский. Мы тогда вообще о Керенском ничего не слышали, не знали, что он жив: ведь для нас он был только портретом из учебника истории. И вдруг говорят, что к нам Керенский явился. Мы даже растерялись – это казалось просто нереальным! А он поздравил со спектаклем, поблагодарил артистов…

Хорошо помню и другую встречу с живой русской историей, легендой русского балета – Серж Лифарь привел нас с Володей в небольшой старинный особнячок в Париже, где жила Матильда Феликсовна Кшесинская. Она уже была совсем старенькая, 98-летняя аккуратненькая бабулечка с косичками. Говорил в основном Лифарь, вспоминал:

– Малечка, помнишь, как мы с тобой на столе плясали?

– Помню, помню.

– А помнишь, как шампанское пили?

– Помню…

Ее уже мало что интересовало, но Матильда Феликсовна все еще сохраняла очаровательно-женственную манеру в общении, и какое-то прежнее молодое кокетство иногда проглядывало во внезапно блеснувшем взгляде, в умилительной гордости, когда она говорила Володе: «Смотри, какая у меня кожица на шее гладкая!» Лифарь улыбался: «Ты погладь, погладь!» Володя растерялся, конечно, но все-таки погладил…

С Лифарем мы встречались часто, а познакомились однажды после спектакля, когда он пришел к нам за кулисы. Где-то обедали вместе, где-то ужинали, но так уж сложилось, что виделись в основном только за границей, не в России.

Серж Лифарь знал многих, со многими людьми общался и рассказывал просто невероятные вещи – а самое невероятное, что все рассказанное оказывалось правдой: и Шаляпин умирал у него на руках, и история отношений с Дягилевым, с Кшесинской… Когда Лифарь говорил, создавалось впечатление, что, наверное, все-таки он привирает: уж больно много громких имен, событий! К тому же рассказывал он чрезвычайно эмоционально, захлебываясь, увлекаясь: «Вот мы с Рахманиновым сидим… а я Прокофьеву говорю… а когда мы со Стравинским поспорили…» Казалось, такого просто не может быть – но было!

Лифарь обладал совершенно уникальным архивом, который собирал годами – искал, покупал, бережно хранил: материалы из архивов Сергея Дягилева, многие ценнейшие вещи, связанные с историей русского балета; автографы, рукописи, ноты Чайковского с его пометками. Он мечтал приехать в Россию, но его имя попало в черные списки, потому что Лифарь продолжал выступать на сцене в период немецкой оккупации Парижа; а кроме того, он же в свое время бежал из России. Но Лифарь упорно добивался своего: вел какие-то бесконечные переговоры, чтобы поставить в Большом театре «Сюиту в белом» на музыку Э. Лало (постановка даже попала в репертуарный план театра). И, наконец, Серж Лифарь прибыл в Россию, пришел в Большой и подарил ноты Чайковского с автографом из своего архива. Но подарок взяли, а балет ставить не разрешили – сочли, что все-таки Лифаря нам не надо. Он был страшно оскорблен! Ведь когда собирался сюда, так радовался и гордился: «Меня пригласили в Москву, я буду ставить в Большом театре!» Это произошло в последние годы его жизни, Лифарь уже не работал в Парижской опере, и для него представлялось «лебединой песней»: сделать последний балет в России – и умереть…