Мадам Мидас

Француз всеми силами старался развлечь Китти по дороге к городу, и ему настолько хорошо это удалось, что, когда они добрались до Лидьярд-стрит, девушка уже превесело смеялась.

Они расстались у скрещения железнодорожных путей, и Китти бодро зашагала по белой пыльной дороге к Черному Холму, а месье Ванделуп не спеша пошел по улице к отелю «Акация».

Прибыв туда, он обнаружил, что сундучок Пьера уже доставлен и стоит около его дверей, но никто не набрался храбрости сунуться в комнату немого, хотя мисс Твексби заверила, что Пьер не вооружен, продемонстрировав в качестве доказательства нож.

Гастон втащил сундук в номер и заставил Пьера переодеться в новую одежду. Остальные вещи Ванделуп уложил в сундук, перевязал его, прикрепил к нему ярлык с именем владельца и пунктом назначения, после чего отдал немому остаток его заработной платы.

Было уже почти шесть часов вечера, и Гастон спустился вниз поужинать. Потом погрузил Пьера и его сундук в кеб и сел туда сам.

Днем обещал пойти дождь и теперь выполнил свое обещание – лило как из ведра. Сточные канавы превратились в реки, время от времени сквозь ливень вспыхивала голубоватая молния.

– Ба! – сказал Ванделуп, дрожа, когда они вышли на станционной платформе. – Какая дьявольская ночь!

Он велел кебмену подождать, купил Пьеру билет, посадил его в вагон второго класса и присмотрел за тем, чтобы сундук немого был в целости и сохранности погружен в багажный вагон.

На станции было полно отъезжающих и провожающих, дождь колотил по высокой сводчатой жестяной крыше, паровоз в конце длинного состава пыхтел и дымил, словно был живым существом и ему не терпелось отправиться в путь.

– Теперь ты сам за себя отвечаешь, друг мой, – сказал Ванделуп Пьеру, стоя у окна вагона. – Мы долго были вместе, но теперь должны расстаться. Может, я увижусь с тобой в Мельбурне, и тогда ты увидишь, что я не забыл прошлого.

И, бросив на Пьера многозначительный взгляд, Гастон медленно зашагал прочь.

Прозвучал пронзительный свисток, были сказаны последние прощальные слова, смотритель закричал:

– Все, кто на Мельбурн, – по вагонам! – и закрыл все двери.

А потом с еще одним свистком поезд, похожий на длинную гибкую змею, в клубах белого пара скользнул со своим человеческим грузом в дождь и тьму.

Ванделуп снова сел в кеб и поехал по мокрым улицам к отелю Крэйга, где собирался переночевать.

– По крайней мере, я избавился от балласта, – сказал он себе, – и теперь могу ковать свою удачу. Пьер уехал, Крошка последует за ним, и я должен позаботиться о себе.

Глава 18 Месье Ванделупа несправедливо подозревают

«Пришла беда – отворяй ворота» – замечательная и очень правдивая поговорка, поскольку просто удивительно, как схожие события следуют одно за другим. Стоит случиться одному – и остальные катятся за ним нарастающей лавиной.

Мадам Мидас в общем и в целом верила в эту поговорку и не удивилась бы, если б вслед за отъездом Пьера последовал отъезд месье Ванделупа. Но она никак не ожидала, что после исчезновения ее мужа исчезнет Китти Марчёрст. Однако это произошло.

Мистер Марчёрст, не увидев Китти на семейной молитве, послал на ее поиски служанку, и та вернулась испуганная, с вытянутым лицом и с письмом, адресованным хозяину. Марчёрст прочитал небольшую, залитую слезами записку, в которой Китти сообщала, что отправляется в Мельбурн, чтобы стать актрисой и выступать на сцене.

Смяв записку, мистер Марчёрст как ни в чем не бывало продолжил семейную молитву.

Позже, отпустив слуг на ночь, он отправился в комнату дочери и обнаружил, что та оставила почти все свои вещи, взяв только самое необходимое. Увидев на стене ее портрет, Марчёрст снял его и положил в карман. Он обыскал всю комнату и нашел несколько ленточек и кружев, бульварный роман (который взял в руки почти с отвращением) и пару перчаток. Посчитав эти вещи инструментами Сатаны, с помощью которых его дочь привели к самоуничтожению, мистер Марчёрст снес их вниз в свой унылый кабинет и свалил в пустой очаг. Поверх положил портрет дочери, поджег эту маленькую кучку фривольных вещей и смотрел, как они горят. Страницы романа съежились и потрескивали в опаляющем пламени, перчатки тоже потрескивали и скукоживались, превращаясь в жалкие клочки черной кожи, а тонкое кружево исчезло мгновенно, как паутинка.

И над всем этим сквозь пламя глядело лицо Китти, яркое и очаровательное, со сложенными в улыбке губами и веселыми глазами – так похожее на лицо ее матери, но одновременно так непохожее в своем пикантном изяществе… Наконец портрет рухнул в самое сердце огня и медленно сгорел дотла, оставив после себя лишь кучку белого пепла.

Марчёрст, оставив в темном очаге этот холодный мертвый пепел, подошел к своему письменному столу, упал на колени и провел остаток ночи в молитве.

* * *