Мадам де Шамбле

— Кто он? — переспросил я.

— Священник.

— Как же он мог, любя вас и столь сильно ревнуя к господину де Монтиньи, выдать вас замуж за другого?

— Друг мой, — ответила г-жа де Шамбле с прежней улыбкой и столь же странным тоном, — это секрет господина де Шамбле, а не мой. Позвольте мне сохранить его.

Затем, догадываясь, что я собираюсь продолжать расспросы, графиня сказала, протянув мне обе руки для поцелуя:

— Прощайте, Макс; уже пробило час ночи, нам пора расстаться.

Я понял, что не вправе удерживать Эдмею — мне и так удалось добиться от нее в этот чудесный вечер большего, чем я смел надеяться. Поэтому я не стал настаивать, а лишь прикоснулся губами к ее рукам и прошептал:

— Навеки, не так ли? Навеки!

Прощаясь, я даже не прибавил: «До завтра!», почувствовав во время соединившего нас объятия, что наши сердца бьются в одном ритме.

Вернувшись минут через десять в гостиницу, я и не подумал ложиться, а расположился в кресле у окна и принялся мысленно воскрешать дивный вечер и встречу с Эдмеей. Я перебирал в памяти странные события жизни девочки, выросшей в одиночестве, под надзором своего злого гения, спрашивая себя, что за неведомые заслуги позволили г-ну де Шамбле стать мужем этого прелестного создания, которое он, по-видимому, совершенно не ценил, а также пытался разгадать секрет графа, о чем не стала мне говорить Эдмея, не желавшая выдавать чужую тайну.

Я предавался этим раздумьям, как вдруг кто-то с улицы дважды окликнул меня по имени.

Выглянув в окно, я увидел старую Жозефину, озаренную светом луны.

— Ах, Боже мой, — воскликнул я, — не стряслось ли беды с госпожой де Шамбле?

— Нет, — отвечала кормилица, — но она хочет немедленно с вами говорить.

— Со мной?

— Да, с вами, поэтому я и пришла.

— Милости прошу! Я сейчас спущусь.

Я бросился к лестнице и в мгновение ока оказался рядом с Жозефиной.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего страшного, как я надеюсь.

— И все же?

— Я поджидала мою бедную милую крошку, чтобы раздеть ее и уложить в постель, как и раньше, когда ей было десять лет. Эдмея вернулась спокойной и казалась очень счастливой, но, перед тем как лечь спать, ужасно разволновалась и ушла в свою маленькую комнату, попросив меня подождать в большой комнате. Через пять минут она вышла оттуда, побледнев еще сильнее, и выглядела более озабоченной, чем прежде.

«Милая Жозефина, — сказала она, — я прошу прощения за хлопоты, которые собираюсь тебе доставить».

В ответ я лишь пожала плечами: сами понимаете, что хлопотать для нее приятнее, чем веселиться ради других.

«Полно, — сказала я, — говори, не бойся». (Моя голубушка по-прежнему разрешает мне обращаться к ней на «ты», как и в детстве.)

«Хорошо, — отвечала она, — тогда сбегай в гостиницу к господину де Вилье. Я забыла сказать ему одну важную вещь; передай ему, чтобы он сейчас же пришел сюда, так как, возможно, завтра или, точнее, уже сегодня, когда я захочу повидать его, мне помешают это сделать. Не бойся потревожить его, ступай, — добавила Эдмея с милой улыбкой, завидев которую всякий готов броситься в воду ради нее, — я уверена, господина де Вилье обрадует то, что ты ему сообщишь».

Вот я бегом и примчалась сюда, так как знала, что это доставит удовольствие ей, да и вам тоже.

Разумеется, мне было приятно это слышать, хотя я почувствовал некоторую тревогу. Если Эдмея послала за мной через четверть часа после того как мы расстались, когда наши сердца все еще бились учащенно, значит, случилось нечто серьезное. Поэтому я поспешил в усадьбу, оставив Жозефину далеко позади себя.

Ворота были открыты. Забыв спросить у кормилицы, где найти г-жу де Шамбле, я помчался сначала к скамейке, возле которой ее оставил, а затем, не найдя ее там, бросился к крыльцу и стал ощупью подниматься по лестнице; но почти в ту же минуту на лестничной площадке появилась Эдмея со свечой в руке.

Она успела переодеться, и теперь на ней был длинный ночной пеньюар из белого муслина, делавший ее в полумраке похожей на античную статую.

Я остановился в нескольких шагах от нее.

— Ну, что же вы? — спросила она.

— Видите ли, — сказал я, — теперь я смотрю на вас глазами художника: вы восхитительно красивы в этом чудесном свете. О! Если бы ваш портрет написал Ван Дейк, что за дивный шедевр получился бы!

— Я увидела, что вы пришли, — отвечала Эдмея, — и, зная, что на лестнице темно, испугалась, как бы вы не оступились.

С этими словами она протянула мне руку, призывая поспешить наверх.

— Я не Данте, — сказал я, — но вы очень похожи на Беатриче в тот миг, когда она помогает своему возлюбленному взойти по ступеням, ведущим в рай.

— Поторопитесь! — воскликнула графиня. — Я боюсь, что мне придется покинуть этот рай скорее, чем хотелось бы.

— Господи! Значит, Жозефина сказала правду: вы обеспокоены и взволнованы, как она меня уверяла. Что же случилось?

— Я пока не знаю; ступайте за мной, вы сейчас сами все увидите.

Эдмея устремилась вперед, освещая дорогу, и вскоре привела меня в свою девичью комнату, села на канапе и жестом пригласила сесть рядом.

Маленькое помещение было наполнено опьяняющим ароматом.