Мачо чужой мечты

— Он убил отца и мачеху, — с горящим взором вещала Гиллер, — отсидел много лет, вышел на свободу и решил начать жизнь с чистого листа. Раздобыл паспорт на имя Андрея Вяльцева, женился на Соне, обманом втерся в семью, поступил ко мне в институт, выжал из связи с Умер все возможности и бросил Сонюшку.

— Ужасно! — поддакнул я. — И доказательства есть?

— Полно! — отмахнулась Руфь. — Ты же детектив, поройся в бумагах, точно найдешь и материалы суда, и сообщение об отсидке. Слушай дальше! Основное впереди. Уж не знаю, коим образом Сонечка узнала правду о бывшем муже, но она мне сказала: «Я сглупила, зря зарегистрировала Марка на Андрея, теперь разрешение на выезд нужно. Сделай одолжение, позвони Вяльцеву, попроси оформить бумагу у нотариуса».

— И как вы поступили?

— Отказала, — мрачно ответила Руфь, — не захотела вмешиваться, испытала чувство гадливости. А Соня…

— Что?

— Некрасиво, конечно, — забубнила Гиллер, — она решила шантажировать бывшего мужа. За час до смерти она позвонила мне и сердито заявила: «Андрей сволочь! Я обратилась в детективное агентство, попросила провести с ним беседу насчет разрешения!»

… — И что? — забеспокоилась Руфь.

— Вяльцев отказал. Сейчас мне перезвонил и завопил: «Еду к тебе, сиди дома, сука, чего натворила? Какой такой ребенок? У Марка моя фамилия? Я тебя убью, морду изуродую, чтобы улыбаться не смогла».

— Немедленно сообщи в милицию, — приказала Руфь, — Вяльцев опасен.

— Он трус, — заорала Соня, — пусть явится, расскажу ему о Юрии Оренбургове-Юрском, поставлю вопрос ребром: или ты подписываешь бумаги, или всему миру расскажу об истинном имени Андрея Вяльцева. «Треп» за счастье сочтет напечатать статью.

— Не вздумай шантажировать мерзавца, — еще сильней испугалась Руфь.

— Ерунда, — самонадеянно отозвалась Сонечка и отсоединилась…

— Ваш рассказ просто камень на шею Вяльцеву, — покачал я головой.

— Да, — кивнула Руфь, — я уже дала показания.

— Вас вызывали к следователю?

Гиллер кивнула:

— Да, то есть нет. Я сама пришла, узнала из газет об аресте Вяльцева. Или это был журнал? Верно! Не помню. Корреспондент Фукс писал. Я прочитала заметку и поняла: я обязана действовать. Впрочем, нет, ошибаюсь, я держала в руках газету. Ой, какая разница! Важен результат. Вы, Ванечка, тоже обязаны явиться в отделение и рассказать о визите Сони! Точно назовите дату, время, тему беседы, это крайне важно! Зло необходимо наказать.

Внезапно по моей спине пробежала дрожь, на мгновение мне стало холодно, затем кинуло в жар.

— Вам нездоровится? — заботливо поинтересовалась Руфь.

Я вздрогнул, старухе не откажешь в проницательности.

— Нет, просто замерз.

— Кофе?

— Спасибо, уже поздно.

— Тогда коньяк? — предложила Руфь, встала, распахнула буфет, вынула бутылку и крикнула: — Машка, подай фужеры, лимон и сыр! Ох уж эта прислуга, ничего не умеет делать.

— Я был знаком с одним человеком, — завел я светскую беседу, — который самым удивительным образом закусывал коньяк. Он нарезал лимон и на каждый кружечек клал щепотку свежемолотого кофе и крохотный ломтик эдама.

— «Николашка», — улыбнулась Руфь, — поговаривают, что оригинальную закуску изобрел царь Николай Первый. Уж не знаю, стоит ли верить подобным речам.

— Не водил знакомство с царствующей особой, о лимоне мне поведал режиссер Анчаров, — ловко ввернул я.

Бутылка чуть не выпала из рук Руфи.

— Кто?

— Константин Львович Анчаров, — повторил я. — Неужели не знали такого?

— Нет, — нервно ответила Руфь.

— Не может быть! Он легенда советского театра. Вы непременно должны были встречаться!

— Ах, Анчаров, — ловко изобразила пробуждение памяти Руфь.

— Да, именно он.

— Константин?

— Верно.

— Мы не общались!

— Совсем?

— Абсолютно. Даже и не разговаривали, — нервно воскликнула Гиллер.

— Вот странно.

— Совсем даже нет, невозможно всех приглашать к себе.

— Моя маменька, Николетта, — сказал я, — некогда любила пить чай с Елизаветой Раскиной, помните эту женщину?

— Кого? — одними губами поинтересовалась хозяйка.

— Елизавету Раскину, — терпеливо повторил я.

— Куды тарелку ставить? — забасила домработница, входя в гостиную.

— Не знаю никакой Лизы Раскиной! — взвизгнула Руфь и тут же налетела на прислугу: — Дура! Сто раз говорила, клади «Николашки» на овальное блюдо.

— Дык вот оно!

— Идиотка! Деревенщина! Принесла круглое от Кузнецова!

— Не, вытянутое, — в недобрый час заспорила Маша.

— Кретинка! Убирайся прочь.

— И че я не так сделала?

— Вон!!!

Я с тревогой наблюдал за Руфью. Глупая домработница способна довести интеллигентную великосветскую даму до натуральной истерики. Однако воспитанная Гиллер никогда не станет визжать на прислугу в присутствии постороннего человека. Вот потом, когда гость покинет дом, хозяйка рванет на кухню и надает посудомойке оплеух. Отчего Гиллер сейчас так вышла из себя? Овальное блюдо или круглое — особой разницы нет.

— И здесь вилка! — бесилась Руфь.

— Тык сами завсегда велите ее к лимону ложить!

— Класть!

— Чаво?

— Не ложить, а класть!

— Так я и поклала, как велено!

— Дебилка, — завизжала Руфь, — к «Николашкам» положена ложка.