М. П. Одинцов

падает вниз. Перегрузка скользящей тяжестью пеленает тело. Чтобы не мешать машине разгоняться, Одинцов торопливо убирает закрылки и переводит самолет на косое крыло. Теперь ничто не мешает

машине, она устремляется вперед. Конечно, можно было бы уменьшить резвость самолета выключением

форсажа двигателя, но не хотелось: настроение было на короткий полет в зону, а перед пилотажем надо

подработать топливо, облегчить машину и разгрузить таким образом крыло. Возможно, это не очень по-

хозяйски, но иногда приходится даже воздушные тормоза использовать для создания большего

сопротивления воздуха и форсажем забрасывать самолет на километры вверх. Тогда допустимы любые, самые сложные эволюции. Несколько минут — и лишнее топливо сожжено.

Дрогнули стрелки приборов. Турбинный гул на форсаже становится глуше. Стрелка указателя скорости

[152] ушла за два «М». Нос самолета уперся почти в зенит. Одинцов, чуть не лежа на спине, выдерживает

курс набора высоты. Сотни метров в секунду! Самолет с покорной преданностью идет за рычагами

управления, послушными энергичным и точным движениям человека. От фонаря кабины пышет жаром

— обшивка раскалена трением о воздух, который здесь стынет в вечном холоде до минус шестидесяти

градусов. Еще рывок в небо на форсаже, снижение в режиме отдыха двигателя — и под самолетом

пилотажная зона, слегка покрытая дымкой.

И началась воздушная акробатика. Сделав несколько виражей, генерал кладет истребитель на спину. Из

этого положения ведет к земле, чтобы за счет снижения набрать скорость для выполнения боевого

разворота. Он то поднимал самолет свечой на форсаже в зенит и уходил к границам стратосферы, то

пикировал до малых высот. Потом словно сорвал самолет с гигантской высоты, и каскадом одна за

другой последовали фигуры сложного пилотажа. Многотонная машина была будто невесомой, настолько

легко, даже, пожалуй, изящно становилась она в глубокий крен, стремительно пикировала и, круто ломая

траекторию, уходила на боевой разворот. И в этот невообразимый поток свободно, уверенно вписывались

те фигуры, возможность выполнения которых начали ставить под сомнение отдельные летчики.

Одинцов с удовольствием выполняет еще несколько пилотажных фигур. Используя силу форсажа, посылает машину вверх, закручивает ее через крыло, стремясь выполнить задуманный маневр в

минимально возможное время. Закончив разворот на сто восемьдесят градусов, опять по-орлиному

бросается вниз. Крыло самолета на крутом полуперевороте режет воздух под большим углом. Над

верхней обшивкой крыла вихрится туман. Скрытая в нем [153] влага собирается на консолях, а потом

уносится назад белыми струями, позволяя стороннему наблюдателю видеть округлый путь самолета в

небе: это как бы пилотский автограф, подобный первому следу конька фигуриста на зеркальном льду.

Затем он некоторое время ведет самолет вертикально вверх, потом, поглядывая на авиагоризонт, опрокидывает его на спину. И когда в верхней лобовой части фонаря к синему небу цветной полоской

присоединилась земля, он понял, что прошел верхний отрезок «мертвой петли». Стремительное

восхождение закончилось, и летчик, сняв рычаг управления двигателем с форсажной защелки,

приготовился ко все убыстряющемуся падению вниз.

И тут ситуация вдруг резко изменилась. Произошло непредвиденное. Самолет неожиданно сделал

«клевок» на нос и начал вращаться через крыло, а затем вокруг хвоста. Остекление фонаря стало

захлестывать то синевой неба, то зелено-коричневой вязыо земли. В нарастающей вибрации забилась

кабина. Одинцов почувствовал, как центробежные силы повлекли его к правому борту кабины, но тут же

подтянутые и поставленные на стопор привязные ремни удержали его тело в кресле. Через фонарь

доносился шум возмущенного воздушного потока, похожий на приглушенный клокот водопада: самолет

вошел в штопор.

Быстрый взгляд на приборы: один, другой, третий показывают отклонение от нормы. Машина не

слушается управления и, беспомощно вращаясь, стремительно падает. Перегрузки сжимают тело, вдавливают в сиденье. Посадка в таком случае считается невозможной, и экипажу дается команда

покинуть самолет.

Он тоже мог сразу рвануть красные ручки и катапультироваться. Но ему, заслуженному летчику, [154]

командующему авиацией округа казалось даже в тот момент профессионально недопустимым, чтобы эта

машина рухнула с многокилометровой высоты, похоронив в груде обломков причину своего странного

поведения.

Техника есть техника. Она может порой преподнести такие неожиданности, которые не предусмотрят

самые талантливые конструкторы и инженеры, требующие от летчика мгновенного анализа обстановки и

немедленных решительных действий. И Одинцов тогда в считанные секунды принял единственно

правильное решение. Оно было дерзкое, но творчески верное. Он тогда еще не знал, чем закончится

полет, однако мгновенно понял, что цена ему будет — спасенная жизнь многих летчиков, его сынов или

собственная смерть. И повел он борьбу не только за свою жизнь, но и за результат огромных усилий

многих людей, вложивших свой труд в создание и освоение этого прекрасного самолета.