M/F

Да, Фонанта сквозит. Растерявшись, я проговорил:

— Сова должна спрашивать, сова.

Потому что мне вспомнился сон в номере «Алгонкина».

Но Адерин сказала:

— А совы умеют говорить? Представь, как сова все это произносит. А теперь помоги тебе Бог, мальчик, ибо хищники реют.

Весь ужас в том, что у этой загадки есть две разные отгадки, причем обе верные. Но две отгадки никак не годятся. Любой ответ будет правильным и в то же время неправильным, если учесть, кто загадывает загадку.

Я сказал:

— Я тогда не расслышал, мам, что он ответил. Завтра или вчера.

— Выбирай.

Я выбрал, но сделал неправильный выбор. Адерин выкрикнула какое-то странное слово, и хищники устремились вниз. Глаза, глаза. Когда-то охотничьих соколов специально натаскивали на овцах — учили выклевывать глаза. Левой рукой я отбивался от шумной, хлопающей крыльями фаланги, а правой достал из кармана Лльва свой талисман. Если им хочется поиграть, будем играть — у меня даже есть судейский свисток. Я сунул в рот серебристый цилиндр и пронзил этот трепещущий ком хищных клювов и бьющихся крыльев оглушительным звонким свистом. Я все свистел и свистел, и они отступили, одуревшие, сбитые с толку. Говорящие птицы у себя в клетке тоже как будто сошли с ума и принялись выкрикивать на разные голоса свои заученные фразы, причем кричали все одновременно, и хотя я был занят совсем другим, но все-таки краем сознания сумел отметить, что в их безумном разрозненном речитативе было что-то от Сиба Легеру. Я дул в свисток, и хищники знали: им надо атаковать то, что мой бедный близнец — или, может быть, на самом деле мой экстраполированный ид — по-шекспировски называл гнусным студнем, имея в виду человеческие существа, — атаковать надо, да. Но только не там, где пронзительный, доводящий до исступления свист не давал им осуществить право на атаку. Я все свистел, понимая, что верный ответ надо давать не на загадку, а на страх, который я должен испытывать. Как ребенок, проснувшийся от кошмарного сна, я должен был в панике закричать: Мама, мама, мне страшно, прогони их, мама. Тогда бы она убедилась и отозвала крылатых чудовищ. Но ей сейчас было не до того: она боролась за собственные глаза, — хотя те из хищников, что помельче, выбрали своей целью какаду. Тот, вереща: «Не попасть, не попасть, не попасть», — сумел пробраться обратно в клетку к товарищам, где его не могли достать хищники, и Адерин осталась одна против целой армии. Это она кричала: Останови их, останови, Ллев, Ллев, — и я из жалости разжал губы. Птицы очнулись от своего исступленного транса и теперь, вновь обретя ясность сознания по идее должны были наброситься на меня, их мучителя, но Адерин отчаянно заворковала, собрала их в стаю, а потом загнала стаей в клетку, и я сказал:

— Мне уже не стать снова маленьким мальчиком, мам. Теперь все будет иначе.

Когда я уходил (первым делом мне надо было достать паспорт Лльва из ее сумочки в трейлере и уничтожить его, даже не открывая), она крикнула, чтобы я вернулся, но, похоже, была уверена, что зовет сына или мальчика, которого звала своим сыном. С ней все будет в порядке. Она справится. Уже через день или два будет всем говорить, что нашла утешение в своем искусстве, каким бы оно там ни было.

19

Воскресные колокола ликовали над всей столицей, но где-то поблизости, может быть, в еретической церквушке или в каком-то другом допустимом садке протестантства, одинокий колокол тянул и тянул похоронный звон. Прямо как специально для Лльва, где бы ни было его тело. Остаток ночи я провел в мансарде дома на улице Индовинелла, спал мертвым сном, не потревоженным ни Катериной, ни мисс Эммет, которые бодрствовали всю ночь среди своих упакованных сумок и чемоданов и, должно быть, уехали на такси вскоре после рассвета. Наверное, меня разбудил стук хлопнувшей входной двери. Я поднялся с постели и, после странно болезненного мочеиспускания, спустился в гостиную, где обнаружил записку, прижатую ключом, чтобы ее не сдуло свежим карибским ветром, веющим в окно: Отдать в агентство «Кунсуммату и сын» на Хэ-бис-роуд. И больше ничего.