M/F

— Да пошел он подальше, сноб с его снобской поэзией. Конфуций или кто-то еще из великих сказал, что последняя капля всегда падает парню в штаны. Ткань от этого портится. И вот тут-то за дело берется модельер. Вставляем сменную губку, по форме брючного шагового шва, чтобы впитывала в себя капли. А они знать не желают ни о каком таком предохрома… предохраняющем приспособлении. Предна… предна… предназначенном на… на… ну как там его…

— Умерщвление? Устаревание? Списание?

— Да, наверное.

— Могу я сегодня переночевать на борту?

— Да, наверное.

Он прикончил бутылку рома без моей помощи, я только ел лук и сандвичи. Макнул последнюю корочку в горчицу, проглотил и закашлялся. Меня трясло: как-то мне было совсем уже худо.

— Наверное, да.

Он сидел в изумленной прострации и, как я понял, пытался сообразить, что пить дальше. Не было еще и полудня, и впереди лежал долгий день одинокого пьянства. Как бы там ни было, вопрос с моим скорым отъездом отсюда, похоже, решен. Эспинуолл мне не нравился, но моряк он хороший. Да и сам он вполне ничего, когда рядом нет горе-поэта в господнем исподнем. Как говорится, в бурю любой порт хорош. Хотя, наверное, это не совсем подходящая поговорка. В голове жужжали разнообразные загадки, но сейчас можно было их не замечать. Я был умеренно доволен. В баре темно и прохладно. Вот посижу еще немного и продолжу поиски Сиба Легеру. Сквозь золотистый прямоугольник дверного проема внутрь проникало золотистое солнце, и не хотелось бросаться обратно в него так вот сразу. А потом в эту дверь вошло что-то еще: очень знакомая фигура, затянутая в жесткий корсет. Мисс Эммет с размаху стукнула кулаком по барной стойке и крикнула:

— Мануэль! Мануэль!

Она вгляделась в сумрак, но не увидела никого знакомого, ничего нужного. А нужна ей была — как я выяснил при появлении Мануэля, волосатого официанта, — пачка сигарет «Ханидью». Она совершенно не изменилась, мисс Эммет. На поясе висели ножницы. Сейчас она выйдет отсюда и вернется туда, где живет или остановилась, к переваренным яйцам и кусочкам колотого сахара. И только потом до меня начало доходить — медленно, как всегда, — что она делает здесь, на далеком острове Кастита.

11

Смущение, которое испытывали мы с сестрицей, когда встретились в первый раз без особого желания встречаться друг с другом, было сглажено новостью о неудавшемся покушении на жизнь президента.

Ее звали Катерина, самое обыкновенное имя, наводящее на мысли о каменных святых. Мисс Эммет звала ее Китти, а иногда так и вовсе ужасно: Китти Ки.

Я сказал:

— Да уж…

Диктор теленовостей, лысый молодой человек на фоне крупного плана ошеломленных каститских лиц, сыпал словами как из пулемета:

— …когда его превосходительство преклонил колени. Пуля попала в статую, разбила гипс и обнаружила простой механизм, посредством которого совершалась мистификация. Его преосвященство архиепископ назвал это чудовищным богохульством, осквернением святыни и возмутительнейшим оскорблением веры. Начато расследование. Его превосходительство президент заявил, что гораздо сильнее потрясен этим свидетельством злонамеренного и циничного заговора с целью подвергнуть сомнению фундаментальные основы религиозной жизни благочестивого христианского общества, нежели, по счастью — или, он бы сказал, просто чудом, — неудавшимся покушением на жизнь избранного народом…

Мисс Эммет выключила телевизор и сказала:

— Нечего нам это слушать. Сейчас уж точно не надо. В такую минуту.

— Сложные чувства вообще, — заметил я.

— Да, — сказала Катерина, — сложные.

Китти Ки, ну и ну. Толстая девица семнадцати лет, которую мисс Эммет, вероятно, откармливала исключительно яйцами вкрутую и сахаром. Похоже, страдает запорами: лицо все в прыщах. Я внимательно разглядывал это лицо, ища сходство со мной. Глаза — безусловно. Но только не нос, он у нее слишком картошкой.

Мисс Эммет сказала:

— Подумать только, а ведь нас здесь уже не должно было быть. Сейчас мы уже должны были ехать во Францию…

— Кингстон, Лондон, Париж, Ницца, — вставила Катерина с гордостью юной путешественницы. — Я в Ницце в школу пойду.

— Не перебивай, Китти Ки. От адвокатов пришла телеграмма, где нам было сказано ехать раньше, чем мы собирались. Они прямо как знали, что здесь будут сложности.

— Так что же вы задержались? — спросил я.

— Тут была страшная буря, настоящий тропический шторм, самолеты не летали. Мы уже собрались, думали выезжать, и тут ты появился. Провидение, не иначе.

— Да уж, — сказал я, оглядывая гостиную их съемного дома, лишенную каких бы то ни было признаков чьей-либо личности. На полу — парочка грязных ковриков из козьего меха. Одно обычное мягкое кресло цвета передержанного шафранного кекса, в котором сидела мисс Эммет. Два виндзорских кресла: в одном — я, в другом — Катерина. Она была в модной в то время короткой юбке, открывавшей толстые рябые ноги почти до промежности. Вот молоденькая девчонка, говорил я себе. И что ты к ней чувствуешь физически? Я не чувствовал ничего, кроме полного безразличия, приправленного толикой отвращения. Что не может не радовать. Впрочем, я этого и ожидал.