М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Несмотря на все эти хвалебные слова, цензура все же не прошла мимо этой статьи безыменного автора. Цензор, тайный советник Пржецлавский, составивший для председателя Петербургского цензурного комитета В. А. Цеэ уже цитировавшуюся нами докладную записку о направлении первых трех книжек «Современника» за 1863 год, обратил особенное внимание на эту заметку и на критику в ней проекта устава о книгопечатании. Цензор указывал, что в заметке этой «осуждается передача ценсуры в ведение министерства внутренних дет, и находил, что такое суждение и осуждение „противно IIIму ї Временных Ценсурных Правил“. „Надобно прибавить, — заключал цензор, — что протест этот не имеет характера искренности; автор сознательно смешивает понятие обыкновенной, так сказать, уличной полиции с понятием о высшей полиции, о полиции слова… Ошибочными выводами своими автор увлекается до того, что в одном месте (стр. 9) говорит: „Положительно можно сказать, что направление (периодических изданий) есть плод предупредительной цензуры“. Из этого следовало бы, что там, где такой ценсуры нет (например, в Англии), газеты не имеют никакого направления (!)“. Подчеркивание слов и восклицательный знак принадлежат самому цензору, за нелепость вывода которого Салтыков, однако, нисколько не ответственен. Особенно опасным показалось цензору то место, в котором автор заметки говорит: „Что мы, русские, не имели до сих пор свободных учреждений и не пользовались парламентарными прениями, — тут, конечно, хорошего мало“. Цензор указывал, что такого рода рассуждения воспрещены как временными цензурными правилами, так и в особенности „известным высочайшим повелением, объявленным собраниям дворянства“ [201]. Как видим, эта небольшая заметка Салтыкова привлекла к себе более чем достаточное внимание рачительного цензора. В его отзыве для нас интереснее всего то место, в котором цензор довольно проницательно усмотрел в прикровенных словах автора отсутствие „характера искренности“… Как видим, Салтыкову не удалось утаить и от цензуры иронический характер ряда своих рассуждений и выражений в этой заметке.

Более значительны если не по темам, то по размеру „Московские письма“, начатые Салтыковым (под псевдонимом К. Гурин) в первых двух книжках журнала, но потом не имевшие продолжения. В первом из этих писем говорится о московском Малом театре и о премьере пьесы „Пасынок“, содержание которой излагается подробнейшим образом, с выводом: „глупые пьесы следует играть как можно сквернее“. Второе московское письмо имеет своей темой полемику на злободневные темы с московскими публицистами „Русского Вестника“, „Нашего Времени“ и „Дня“. Письмо заканчивается 18ю небольшими отрывками, „слухами“ — точно такого типа, как отрывки из „Характеров“, напечатанных Салтыковым тремя годами ранее в „Искре“ (см. гл. VIII). Как и там, почти все выпады направлены здесь против Каткова и Лонгинова, если не считать нескольких безобидных стрел против знаменитого тогда в Москве и в Малом театре М. С. Щепкина. В одном из этих „слухов“ (десЯ-том) мы находим курьезное заимствование, столь редкое у Салтыкова. Сообщается, что июньская книжка „Русского Вестника“ выйдет в октябре, и что „от этого один из подписчиков, получив книжку в октябре, подумает, что на дворе еще июнь и пойдет купаться. Искупавшись, схватит горячку и умрет“. Подробный рассказ о таком фантастическом событии находится в „Альбоме Ипохондрика“ Н. Щербины, полностью напечатанного лишь недавно, но ходившего в многочисленных списках по рукам с конца пятидесятых годов; там в „Отрывках из анекдотической истории русской литературы“ рассказывается о подписчике журнала „Москвитянин“, с которым произошел совершенно такой же случай, с той лишь только разницей, что июльский номер этого журнала вышел в декабре (как это с ним бывало в действительности). Заимствование это, в котором трудно предположить совпадение, можно отметить лишь как курьез [202].