М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Примеры эти можно было бы значительно увеличить, но здесь дело не в числе, а в самом факте: Салтыков с этих пор без стеснения брал в свою сатиру самые мелкие злободневные вопросы, еще не рискуя на первых порах доводить их до шаржа, что он так мастерски делал впоследствии. Пока же в „Литераторахобывателях“ эта злободневность носила лишь протокольный характер; преломленная через шарж, она вскоре стала одним из самых могущественных оружий художественной сатиры Салтыкова [149].

После „Литераторовобывателей“ прошло снова целых восемь месяцев до появления следующей статьи Салтыкова из этого цикла: занятый служебной работой, он не имел возможности отдавать свое время литературе. Лишь с конца 1861 года начинается более деятельное сотрудничество его в „Современнике“. Так, в октябрьском номере этого журнала за 1861 год появился сатирический очерк „Клевета“, а в ноябрьском — „Наши глуповские дела“. Оба эти очерка посвящены варьяциям на тему о „глуповском возрождении“, которая является вообще основной темой всего глуповского цикла.

„Что Глупов возрождается, украшается и совершенствуется — это, я полагаю, давно всем известно. Он не имел никаких понятий — явились понятия; он не имел страстей — явились страсти. Глупов задран за живое“. Так начинается очерк „Клевета“, и уже это начало показывает, что Глупову в дальнейшем будет приписан обобщающий смысл: речь явно идет о всей России. Обобщающее значение имеют и имена, встречающиеся в этом и в других очерках Салтыкова глуповского цикла: Иванушка — это народ, Сидорычи и Трифонычи, впервые выступающие в этом очерке — представители дворянского сословия. Кроме этих обобщающих имен в „Клевете“ впервые выступают герои будущих салтыковских произведений; таковы, например, Федя Козелков и Сеня Бирюков, молодые кандидаты в помпадуры, так часто встречающиеся впоследствии. Упоминаются и прежние герои салтыковских произведений, как например, госпожа Падейкова; встречается и Матрена Ивановна, уже знакомая нам по публицистическим статьям Салтыкова этого же 1861 года, но получающая в этих очерках новый облик: из петербургской содержанки видного министра она делается местной провинциальной львицей. Встречается, наконец, и Шалимов, с которым мы недавно познакомились в очерке „Наш дружеский хлам“, и который, как я уже указал, является прозрачным псевдонимом А. М. Унковского. В очерке „Клевета“ целый ряд намеков о Шалимове слишком явно целит в тверские события, связанные с именем и деятельностью Унковского. Так, например, пущенная про Шалимова клевета о взЯ-точничестве несомненно имеет своим истоком знаменитую историю аналогичного обвинения Унковского крепостническим дворянством на заседании губернского Тверского дворянского собрания 8 декабря 1859 года, историю, закончившуюся весьма печально для обвинителей Унковского [150].

Все это объясняет то отношение, какое встретила „Клевета“ Салтыкова в реакционной части тверского общества, принявшего весь этот очерк Салтыкова за пасквиль против тверских Трифонычей и Сидорычей, между тем как у Салтыкова вопрос был поставлен гораздо шире и тверские эпизоды были только случайно вплетены в общую канву глуповского цикла. В письме к Анненкову из Твери от 3 декабря 1861 года Салтыков высказывается о переживаемой эпохе вообще и о глуповском возрождении в частности; сообщив, что смерть Добролюбова потрясла его до глубины души, Салтыков продолжает: „Да, это истинная правда, что жить трудно, почти невозможно. Бывают же такие эпохи. Моя „Клевета“ взбудоражила все тверское общество и возбудила беспримерную в летописях Глупова ненависть против меня. Заметьте, что я не имел в виду Твери, но Глупов всетаки успел поднюхать себя в статье. Рылокошения и спиноотворачивания во всем ходу. то-есть не то, чтобы настоящие спиноотворачивания, а те, которые искони господствовали в лакейских. Шушукают и хихикают, пока барина нет, а вошел барин — вдруг молчание, все смешались и глупо краснеют: мыдескать только что сию минуту тебя обгладывали“ [151].

Так встретил глуповский обыватель эпохи „возрождения“ „Клевету“ Салтыкова, основная мысль которой была в том, что немногим Шалимовым надо суметь стать выше общества обывателей, выше провинциального болота: „Сбрось с себя эту дрянь! покончи с Глуповым и делай свое дело, иди своею дорогой! Стань в стороне от Глупова и верь, что грязь его не забрызжет тебя!“. Несмотря на все намеки на тверские события, слишком явно, что речь здесь идет не о Твери, и что отныне Глупов получает у Салтыкова широкое и обобщающее значение. Начало такого понимания Глупова впервые дано было именно в „Клевете“ [152].