М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Не все из этих рецензий представляют одинаковое значение и одинаковый интерес, но даже самые ничтожные из них так или иначе характерны для литературных взглядов Салтыкова того времени. Мы только мельком коснемся рецензий второстепенного значения, чтобы несколько подробнее остановиться на тех, которые до сих пор сохранили свой интерес. Во всяком случае уже в первом двойном номере „Современника“ за 1863 год Салтыков в своих рецензиях (а все рецензии этого номера принадлежали ему) коснулся всех возможных критических тем, дав рецензии и на беллетристику, и на поэзию, и на публицистику. Ироническая рецензия о романе устарелого Лажечникова стоит рядом с отзывом об историкобеллетристическом произведении Н. Костомарова; в последней рецензии проводится явная аналогия между эпохой тирании римских императоров I века и эпохой реакции шестидесятых годов. Тут же рядом иронический отзыв о новом романе Вельтмана, насквозь пронизанном „старческой болтливостью“, и рецензия на два тома стихов В. Крестовского, в которых Салтыков справедливо видит „пленной мысли раздражение“ и рабское подражание ранее бывшим образцам. Наконец — последняя рецензия, помещенная в этом первом номере и посвященная брошюре известного крепостника Н. А. Безобразова, блестяще вскрывает, что мечты Безобразова „об устроенном труде“ являются не чем иным как мечтами о новых формах того же крепостного права.

Столь же разнообразны рецензии Салтыкова и во всех следующих книжках „Современника“ за два года. Мы находим тут и очень ядовитую рецензию на брошюру „Анафема, или торжество православия“, — весь яд которой, впрочем, заключается в простом изложении двенадцати пунктов, где перечисляются те, кои подлежали ежегодному анафематствованию в церквах в первое воскресенье великого поста (1863 г., № 3). В следующем же номере журнала (1863 г., № 4) находим острую заметку о ничтожной самой по себе брошюре Беницкого, но рецензию эту Салтыков заостряет против „Русского Вестника“. Разбирая реакционную брошюру параллельно со статьями либерального „Русского Вестника“, Салтыков убедительно показывает, что между ними нет никаких разногласий, что оба друг друга стоят и что, следовательно, эпоха „либерализма“ катковского журнала закончилась вместе с петербургскими пожарами и с началом польского восстания.

В следующих книжках идет ряд рецензий на темы художественной литературы; ряд этот начинается еще в № 4 остроумнейшей рецензией на только что появившуюся повесть гр. А. К. Толстого „Князь Серебряный“, встреченную всеобщими читательскими восторгами. Салтыков верно почувствовал олеографический лубок в этой прославленной повести. Его рецензию якобы пишет „отставной учитель, некогда преподававший российскую словесность в одном из кадетских корпусов“; этот старозаветный критик восторгается „Князем Серебряным“ и сравнивает его с „Юрием Милославским“ Загоскина. Вся рецензия тонко выдержана по стилю; страница о лютых градоначальниках, насылаемых для „очищения от грехов“ городов и целых стран, впоследствии отразилась во вступительном очерке к „Истории одного города“: стиль рассказа архивариусалетописца взят именно из этой рецензии 1863 года.

Рецензия на стихи Каролины Павловой отражает то пренебрежительное отношение к этой талантливой поэтессе, которое Салтыков разделял со всей критикой шестидесятых годов, когда лирика К. Павловой была так не ко двору. Для Салтыкова К. Павлова — „чуть ли не единственная в настоящее время представительница так называемой мотыльковой поэзии“; в ее стихах Салтыков видит лишь „мотыльковочижиковую поэзию“ и „лепет галантерейной души“. Все это очень характерно и для шестидесятых годов вообще, и для взглядов Салтыкова на поэзию в частности. „Целые литературные поколения, — говорит Салтыков, — бесплодно погибали и продолжают погибать в беспрерывном самообольщении насчет того, что действительное блаженство заключается в бестелесности и что истинный comme il faut состоит в том, чтобы питаться эфиром, запивать эту пищу росою и испускать из себя амбре. Где источник этою сплошного лганья? С какой целью допускается такое тунеядное празднословие?.. Это явление странное, но оно не необъяcнимо. Это продукт целого строя понятий, того самого строя, который в философии порождает Юркевичей, в драматическом искусстве дает балет, в политической сфере отзывается славянофилами, в воспитании — институтками… Тут нет ни одною живого места, тут все фраза, все призрак“… Это характернейшее место как нельзя более показательно для взглядов Салтыкова шестидесятых и не только шестидесятых годов: их сохранил он до самого конца своей литературной деятельности.