Лжедмитрий

Конечно, Парамошка только один из нужных людей, которые рассыпаны за рубежом. О Парамошке нет пока надобности сообщать царю. Не надо расстраивать государя ещё и таким вроде бы пустяком. Но Яков Пыхачёв... Вестей о нём царь дожидается.

Когда были оставлены позади последние ступеньки, когда рынды распахнули последнюю дверь, царь, встречая дядю, и не думал скрывать от него своего мрачного настроения. Вернее, настроение это и мрачным нельзя было назвать. Ему подходило обозначение «безнадёжное».

— Ой, Господи! — вздохнул беспомощно царь.

Димитрий Иванович попытался заговорить о чудесной погоде. Как раз подходит мужику, чтобы собрать урожай. А Бог послал наконец добрый урожай. Уже второй после предыдущих страшных недородов.

Но царь взмахнул красными рукавами, прерывая само начало подобного разговора.

— Ой, Господи! — уставился он на дядю-боярина измученными глазами. — Ну?

Димитрий Иванович опустил руки.

— И никто не скажет утешительного слова, — промолвил Борис Фёдорович, отводя глаза, которые, Димитрий Иванович знал, начали заволакиваться слезами.

Ну как сказать о своём уходе? Как оставить его на попечение боярина Семёна?

— За что меня Господь карает? — продолжал царь. — Начни я гробы сколачивать — никто умирать не станет! Господи! Я ли не радею о родной земле? Я ли не готов поделиться с ближним последней рубахой?

Он отошёл в тёмный угол, упал на колени перед иконами, начал бить поклоны.

— Господи! Ну кто это затеял? Романовы — рассеяны... Черкасские? Голицыны? Шуйские? Не посмеют! Кто? Кто?

Ещё сильнее заколотилось сердце в груди у старого боярина. В каком-то тумане наткнулся на кресло.

Наконец и царь добрался до кресла. Уселся и, как бы продолжая вчерашний разговор, согласился:

— Ну что же, пусть ведут его сюда.

Скорбное выражение преобразило лицо старого боярина.

— Государь, — сказал он, не в силах встать из кресла. — Позволь ещё раз напомнить, о чём я говорил вчера. Этот Отрепьев слишком ничтожен. Его не допустят на глаза важных панов. Государь! Посылать его — всё равно что послать по важному делу последнего слугу, который чистит сапоги. Или подаёт воду.

Царское лицо покривилось.

— Так велено свыше, Димитрий Иванович. Через божьего человека. Слушай и ты, Димитрий Иванович, божьих людей. В своё время я их не слушал. Теперь сожалею. — И перекрестился в сторону тёмного угла с иконами.

— Государь! — всё ещё не мог уступить Димитрий Иванович. — Выслушай меня ещё раз, государь. Срочно отправь посольство к королю Жигимонту. Объясни в грамоте, как водится, что этот человек вовсе не тот, за кого он себя тщится выдать. Припугни, наконец, Жигимонта, будто перемирие будет нарушено. Ведь ляхам очень нужно сейчас перемирие. Жигимонт боится сейма. Там его недолюбливают, знаю. Просто не любят. Да и во всей Польше не любят. В сейме много людей великоумных, начиная с Замойского, которого хорошо знаю. А этот самозванец — или нам будет немедленно выдан, или же будет вынужден убраться куда-нибудь подальше от Руси и Польши. А там он уже не страшен. Лишь бы ляхи его на Дон не пропустили или даже на Запорожье. Государь...

Туман заволакивал старую голову.

— Нет, — обречённо выдохнул царь. — Слушай, Димитрий Иванович, советы божьих людей. Я без их советов ничего не предпринимаю. А мы все в Божиих руках. Зачем посольство... Зачем сор из избы...

— Государь! — почти стонал уже Димитрий Иванович. — Да ведь в чужих странах, в первую очередь у ляхов, могут подумать, будто мы и сами не ведаем, что это за человек к ним пришёл. Подумают, что мы и сами его за царевича почитаем. Но ведь нам известно, что царевич умер и воскреснуть уже не может! Ведь Василий Иванович Шуйский на кресте клялся!

Димитрий Иванович, прогоняя боль, изловчился и стал хватать царя за рукава красной рубахи. Но тот не глядел на него. При упоминании о Шуйском царь судорожно вскинул голову и простонал:

— О Господи! Этот... Этот... Двадцать раз продаст! И все бояре такие... Да и... Сам знаю... — Затем попросил: — Приказывай.

Вошедший человек в самом деле оказался весьма невзрачной личностью. Конечно, это заключение удалось сделать не сразу, но лишь после того, как тот встал на ноги. Потому что сразу, войдя в палату и оказавшись перед глазами царя, он со всего маху ударился лбом о пол. А когда наконец поднялся, подчинившись приказам, и выпрямился, то царь и его дядя увидели человека средних лет, одетого в богатый, но явно с чужого плеча зелёный кафтан со сверкающими позументами, — на польский лад, что ли. Рыжие волосы спадали с остроконечной головы клочками гречневой поздней соломы, хотя над ними, без сомнения, потрудился придворный цирульник.

«Неужели и его племянник выглядит подобно? — подумал Димитрий Иванович, имея в виду человека, который выдаёт себя за царевича. — Быть не может! Разве что с нечистою силою договор заключил! И люди не видят? Господи! Вразуми меня! Вразуми царя!»

Царь молчал.

Чтобы прервать молчание, Димитрий Иванович поставил вопрос от себя:

— Как прозываешься?

Приведённый отвечал мгновенно:

— Данило Смирной-Отрепьев!