Лжедмитрий I

Издалека завиднелись высокие каменные стены и башни Троице-Сергиева монастыря, закатное солнце кидало лучи на позолоченные маковки церкви. Сбавив ход, кибитка въехала в открытые ворота. На монастырском дворе полно нищих и калек, гремели веригами юродивые. Нищие и калеки облепили церковную паперть. Шеин вылез из саней, размял затекшие от долгого сидения ноги.

Узнав, что Шеин приехал к государю, келарь повел Шеина в келью настоятеля. Годунов собирался к вечерне. На нем шитый золотом длиннополый кафтан, на ногах сапоги красного сафьяна. В темных волосах царя вдосталь седины.

Борис стоял, держа в руке высокий посох. Увидев Шеина, побледнел заметно:

— С какими вестями, Михайло Борисыч?

Шеин низко склонился:

— Государь, победой тебе кланяюсь. Войско твое вора побило и гонит.

Дрогнул у Годунова голос:

— Спасибо тебе, боярин Михайло Борисыч, за весть радостную.

— Милостив ты ко мне, государь, — снова склонил голову Шеин, — и за то служу тебе по чести.

— Пойдем, Михайло Борисыч, помолимся за победу, а после вечерни зову тебя отужинать со мной за одним столом.

* * *

На счастье, едва Григорий Отрепьев с конными казаками и шляхтой успел укрыться в Путивле, подула метель. Завьюжило, помело, спрятало поле в снежной пелене.

Подступило царское войско к городу, ударило на приступ, но путивльские стены грозные.

Извелся Отрепьев, одна мысль гложет: все пропало, войско потерял, осталось с ним всего тысячи четыре казаков да с тысячу шляхтичей. Где остальные? Пешие — какие побиты, а какие стрельцами схвачены, и теперь, верно, казнят их люто. Куда делся атаман Корела со своими донцами, Акинфиев с мужиками комарицкими?

Вспомнил, как князь Голицын, выпроваживая его из Москвы, сулил поддержку боярства. Где она?

Из Севска в Москву посылал к Голицыну монаха Варлаама. Передал Отрепьев князю Василию свои обиды, да тот, видать, Годунова испугался, теперь с Шуйским стрельцами командует, против него, царевича, бой держали…

Подпер Отрепьев подбородок ладонью, думал: «Не понапрасну ль ищу царства? Может, оставаться бы монахом? И сытно, и покойно».

Прогнал непрошеную мысль. Царевич он, а не монах…

Закутавшись в шубу, Григорий вышел из хором. Разыгравшийся ветер сшибал с ног, сыпал в лицо порошей. Подставив голову ветру, Отрепьев направился к крепостным воротам. Казаки жгли костры, отогревались. Шляхтичей не видать. «По избам в тепле отсиживаются», — рассердился Отрепьев.

Поднялся на крепостную стену, с высоты долго всматривался вниз, но за мутной пеленой ничего не разглядел. Сказал казачьему сотнику:

— Наблюдайте в оба, погода вишь какая.

И, спустившись со стены, отправился в хоромы.

Ночь прошла спокойно, однако Григорий глаз не смыкал. До самого рассвета просидел не раздеваясь. Наутро велел покликать атамана Беззубцева и гетмана Дворжицкого.

Атаман, высокий, дородный, в дубленом тулупе и лисьей шапке, вступил в хоромы, пригнувшись под притолокой. Пробасил:

— Здрав будь, царевич Димитрий!

Отодвинув ногой лавку, сел, не дожидаясь приглашения. Молчал, поглаживая вислые усы. Отрепьев хмурился, нетерпеливо поглядывал на дверь, но гетман задерживался. С вечера упился Дворжицкий медовухой, в избе на полати взобрался, захрапел. Насилу добудились гетмана.

Едва Дворжицкий порог избы переступил, Отрепьев встретил его недовольно:

— Не время бражничать. Погром учинили нам, сами видите. Каков совет будет? — Не дождавшись ответа, проговорил, будто сам себе: — Может, пробиваться в Литву?

Толстый гетман Дворжицкий головой крутнул, уставился на царевича недоуменно. Атаман пальцем погрозил.

— Ни-ни, царевич, того не допустим.

— Ты нам, Димитрий, злотые сулил, где они? — открыл рот Дворжицкий. — Теперь в Речи Посполитой схорониться хочешь? Нет, прежде уплати моим гайдукам. — И поднялся, уставился мутными глазами на Отрепьева. — Паны вельможные скорее выдадут твою милость царю Борису, нежели покинут Московию с пустыми карманами.

Тут снова атаман голос подал:

— Ты, гетман, нас не стращай, казаки не дозволят твоим шляхтичам выдать царевича Годунову. Однако и бежать тебе, царевич, в Литву не след, в том я с Дворжицким согласен. Нас под Добрыничами побили, а Кромы и Рыльск, Курск и Воронеж да иные города перед тобой ворота открыли, люд тебе присягнул. Не оставляй народ Годунову на расправу. — И усмехнулся, обнажив крупные желтые зубы. — Назвался груздем, царевич Димитрий, полезай в кузов. Ты, царевич, погоди, скоро к нам подмога повалит.

Отрепьев поднялся.

— Пан гетман, шляхтичи моей головой перед Бориской не откупятся. А тебе, атаман, за твои слова спасибо. Не уйду я в Речь Посполитую, не откажусь от царства. Велите полковникам город крепить, здесь отсидимся.

Подошел к Дворжицкому:

— Пан гетман, ты о злотых речь повел, согласен, должен я шляхтичам и в Москве сочтусь. Однако и от вас службы честной жду. А нынешней ночью видел, казаки дозор несли, а твои, гетман, гайдуки от холода по избам хоронились. Гляди, как бы при таком радении к службе нас стрельцы не повязали.

* * *

Инок Варлаам добрался в Москву с превеликим трудом. Дороги людные, повсюду то стрелецкие караулы, то приставы царские и дозоры.