Лжедимитрий

— А и бес его знает — простите, князи-бояра. Вся сила у него, дьявола, в башке. Уж и шельма же всесветная, я вам доложу. Нарыл это он нор сусликовых подо всем валом и подо всем, почитай, полем — город у него, у Ирода, там целый... Как крот под землёй ходит казак-собачий сын (офеня увлекался рассказом). Вы думаете, князи-бояра, трудно ему из-под земли выюркнуть вот в эту самую палатку? Да он, шельмин сын, может, слушает теперь, что я вам докладываю — вот тут под землёй сидит.

И офеня стукнул ногой в землю.

— Водил он однова меня в свои норы-то, со свечой ходили. Уж он кружил-кружил, уж он вился-вился, и вверх-то подымется, и внизу-то спустится, и вправо-то нора, и влево-то нора, и вверх нора, и вниз нора, — ах ты, Владычица, да и только! И спят-то они, собачьи дети, в норах, и тепло-то там у них, разбойников, — мороз, значит, не доходит. И варят там, и жарят — у вас же, князи-бояра, скотину воруют по ночам. И зелено вино у них там, и в зернь-то они, пёсьи сыны, играют, и с бабами по норам, как суслики, короводятся.

— Чево уж! — заметил окольничий Иван Годунов. — Сами мы не однова отсель видывали, как они, поганцы, блудниц-то этих да плясавиц на поругание нам выпускали на вал в чём мать родила, а те срамницы неподобное и неудобьсказуемое царскому воинству показывали.

Басманов только покачал головой. Ляпунов вспыхнул.

— Да, сказывают, и шатость в войске царёвом не однова замечена, — заметил он горячо. — Многие из воинских людей норовят это и здесь. Письма воровские из стана в город на стрелах пущают.

— Пущали, это верно, — отвечал офеня.

— И зелье пищальное передавали казакам же, — добавил Ляпунов.

— И зелье передавали, бояринушка.

В это мгновение в палатке появилось новое лицо. За ним ещё и ещё — все духовные лица. Это был новгородский митрополит Исидор вместе с Басмановым присланный для приведения войска к присяге новому царю — Фёдору Борисовичу Годунову. И на Исидоре, и на его синклите лица не было: волнение, страх, неизвестность — всё это сказывалось в испуганных глазах, в беспокойных движениях.

Воеводы встали со своих мест и поклонились святителю.

— Что случилось, святой отец? — тревожно спросил Басманов.

— Шатаются рати... Шатость велия в войске, креста не целуют, — дрожащим голосом говорил митрополит.

— Где же? Чьи полки, отче?

— Все кричат, все мятутся.

— Что ж говорят они?

— Не хотим-де служить Борисову роду, не целуем-де креста Годуновым. Токмо немцы одни не пошатнулись — хотим-де служить и прямить законному наследнику. И как только капитан их, Розен, поцеловал крест, так и все немцы тако ж поцеловали.

Басманов и прочие воеводы торопливо вышли из палатки. Ляпуновы бросились к своим ополчениям — к рязанцам. Они застали их в волнении. Гул в рядах стоял невообразимый.

— Братцы! Православные! — громко, высокими грудными нотами начал Прокопий, и ряды смолкли, надвинувшись ближе к своему любимому дружиннику. — Братцы! Вспомните своих жён и детей! Не забывайте, православные, и обо всей Русской земле. Беда висит над ней вот уже десять лет. И над вами эта беда, братцы, и над вашими семьями. Что вы ни посеете — это не ваше, что ни сожнёте — в подушное идёт, а вы голодаете. Некому было пожалеть вас — никому не жаль было Русской земли. А всё оттого, что на Руси правда пропала — нашу правду украли. На Москве царь Борис сел неправдой — и с того вся беда пошла, и с той поры Русская земля осиротела. Но Бог не хотел нашей гибели: когда Борис хотел сесть на Москве, он велел извести законного царя — царевича Димитрия. Бог спас царевича. Он идёт добывать Москву — свою отчину и дедину, и нас вместе с ней. Станем же, братцы, за правду, за святую Русь да за истинного царя-батюшку. Хотите ли, братцы, служить и прямить царевичу Димитрию?

— Хотим! Димитрия-царевича хотим! — заколыхались ряды.

Голоса рязанцев увлекли и других. Послышались согласные крики и в других ополчениях, стоявших под Кромами.

— Царевича Димитрия! Ему прямить хотим! — волновались тульские ратники.

— Ломайте крест годуновский, братцы! — гудут каширинцы. — Целуем крест тому, кому Ляпунов да рязанцы целуют.

Гул перешёл к алексинцам. Попятились и все остальные.

Вдруг увидели, что стрельцы ведут какого-то парня, который, по-видимому, был перехвачен недалеко от стана. «Языка ведут! Языка ведут!» — послышались голоса. Пленного повели прямо к Басманову, потому что стрельцы, обыскивая его, нашли за онучами письмо, адресованное в Кромы. Сначала парень показывал, что идёт из соседнего села в Кромы к своим родичам, но потом стал путаться... Басманов видел, что тут что-то кроется, и велел созвать немедленно думу воеводскую в своей палатке. Пришли воеводы, и Басманов только при них вскрыл письмо.