Лже-Петр - царь московитов

- Ты спрашиваешь, каналья, кто я такой? - вцепился Петр руками в дубовый поручень барьера, отделявшего его от той части зала, где находился суд, с такой силой, что барьер заскрипел. - Я тот, кто ещё недавно правил в стране, законы которой куда милосердней и боголюбивей, где не жгут на кострах детей, где казни даже самых страшных разбойников творятся так тихо, что на другом конце города о них никто не знает. Я - царь и великий князь Руси, волею судьбы и злых козней врагов моей державы лишенный трона!

Петр, покидая корабль, сбрил свою длинную бороду, оставив на лице одни лишь усы с бойко торчащими в разные стороны концами, и теперь лишь убогая да к тому же грязная одежда матроса помешала бы знавшим ранее царя в лицо признать в нем правителя Руси. Но судьи никогда не видели ни живого русского царя, ни его портретов, поэтому товарищ старшего судьи, громко стукнув ладонью по столу, закричал на Петра:

- Каналья? Ты смеешь оскорблять высокий суд? Завтра же ты будешь качаться на виселице, как стираные портки на веревке у хозяйки!

- Нет, постойте, ваша милость, постойте! - вскочил с места третий судья. - Вы обратили внимание на последнюю фразу этого негодяя, неведомо откуда взявшегося в славном Кольберге? Он утверждает, будто является русским царем. Каково! Похоже, нам придется немало попотеть с этим мерзавцем, потому что кара за одно лишь оскорбление суда будет слишком мягкой для него, - и уже обращаясь к Петру, спросил: - Так ты на самом деле считаешь себя русским царем? Отвечай кратко, ясно - это в твоих интересах!

- Да, я и есть русский царь Петр, государь всея Руси! И вы, проклятые детоубийцы и антихристы, под видом добротолюбия ругающие имя Христа и Святое Евангелие, были бы посажены на кол, будь я государем вашей земли!

- Ну, вы видите, видите? - закричал третий служитель Фемиды. Секретарь, сейчас же запишите ответ этого бродяги! Итак, человек, которого мы видим, не только пытался воспрепятствовать исполнению приговора городского суда Кольберга, вынесшего справедливый вердикт в отношении отъявленных ведьм, уличенных в сношениях с дьяволом и порче людей и скота, но и сам, судя по всему, является дьявольским отродьем, ибо, по всему видно, в него вселился бес. Иначе кто же вещает в нем, кроме беса, когда этот человек нагло оскорбляет суд, а потом утверждает, что является русским царем? Если бы этот бродяга по имени Петр был простым умалишенным, то болезнь отчетливо проявилась бы в его жестах, внешнем строении органов, но ничего подобного мы не замечаем, а стало быть, снисходительствовать суд не имеет права. Нужно немедленно и тщательно обследовать тело бродяги Петра на предмет выявления дьявольских знаков. Вы согласны со мной, господа судьи?

Двум другим судьям очень хотелось побыстрее покончить с этим делом, но отказаться от предложения молодого товарища они не могли. В таком случае их самих можно было заподозрить в попустительстве дьяволу и в снисходительном отношении к его слугам. Председатель суда кивнул, махнул платком страже, с Петра, по-русски и по-немецки ругавшего членов суда, в мгновенье ока была сорвана одежда, и как ни сопротивлялся он, толстая веревка, обвив его тело, опутала руки и ноги.

Судьи меж тем приблизились к Петру и с глубокомысленным выражением на лицах принялись изучать его тело. Они поочередно рассматривали Петра со всех сторон, наклонялись, приседали, насколько позволяли путы, разводили ягодицы Петра, обращаясь при этом за помощью к одному из солдат, - наконец самый молодой судья, тот самый, что потребовал произвести осмотр, откинув в сторону волосы, увидел на шее Петра выпуклое родимое пятно и даже вскрикнул от радости, точно ученый-астроном, узревший через окуляр телескопа неизвестное прежде небесное тело:

- Вот оно! Нашел! Смотрите, достопочтенные судьи! Кто же теперь станет сомневаться, что бродяга достоин не виселицы, а костра? В "Маллеус малефикарум", то есть в "Молоте колдунов", подробно описаны такие наросты как неоспоримое свидетельство, что их владельцы - слуги дьявола.

- Постойте, господин Штедингер, - заговорил судья-обжора, - вначале нужно убедиться в том, что это родимое пятно при укалывании не будет кровоточить, а уж потом...

- Уверен, что крови не будет! - упрямо сказал Штедингер. - Принесите иглу. Впрочем, нет надобности - моя всегда при мне. - И судья извлек из кармана мантии небольшой футляр, откуда вынул огромную иглу, при помощи которой сапожники прошивают дратвой подошву. - Я сам уколю, причем сделаю это очень умело, как рекомендовал "Маллеус малефикарум".

Игла вонзилась в тело Петра так глубоко, что он пронзительно закричал, содрогнулся, тотчас на коже появилась испарина. Судьи, не принимавшие участия в укалывании, с интересом смотрели на манипуляции их сотоварища, и когда появилась кровь, это, однако, ничуть не сконфузило Штедингера, самоуверенно заявившего: