Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Окно находилось на высоте футов тридцати над землей. Прямо под ним бежала тропа, огибавшая северную стену дворца. Сразу за тропинкой начинался пологий откос, поросший кустарником и колючими деревьями. На краю обрыва, уходящего к стремнине Нахр-эль-Салька, прижалась к скале пара-тройка тоненьких тополей. Слева на вершине утеса виднелась большая роща сикомор. Из нее вниз, к броду, убегала каменистая тропинка.

Но поблизости не росло ни единого дерева достаточной высоты, если не считать гладкоствольных тополей, по которым все равно нельзя было взобраться. Ползучих растений на стене тоже не было. Однако мне подумалось, что Чарльз, пожалуй, прав и полуразрушенное состояние дворца будет ему на руку. В лунном свете видно было не много, но я разглядела, что поверхность каменной кладки местами сильно выщерблена. Значит, в щелях между камнями кое-где проросли сорняки и папоротники, разрушившие известковый раствор. Поверхность уходящей вниз скалы, хоть и довольно крутая, тоже казалась достаточно неровной для того, чтобы опытный скалолаз мог найти на ней точки опоры.

Что ж, моему кузену такой подъем вполне по силам. Я изо всех сил вгляделась в темноту, надеясь заметить хоть малейшее движение, а может быть, даже короткую вспышку фонарика, но не видела ничего. Позади ближних деревьев сгущалась тьма, глубокая неподвижная тьма, в которой чернели еще более темные смутные силуэты. Глаз не различал больше ничего. Лишь сверкали тоненькой цепочкой огоньки деревенских окон да тускло мерцали в лунном свете далекие снега на вершинах гор. Чарльзу предстоит переправиться через Нахр-эль-Сальк и подняться на крутой берег при свете едва народившейся луны или карманного фонаря, но и этот труднейший подъем – жалкие цветочки по сравнению с отвесной стеной, где он не рискнет зажечь даже фонарика. Мне внезапно пришло в голову поискать в той захламленной комнате или где-нибудь еще длинную веревку. Может быть, один из штырей, торчавших из подоконника, окажется достаточно крепким, чтобы выдержать вес человека. В качестве сигнала о том, что путь свободен, я повесила на подоконник белое полотенце и торопливо пошла обратно через аркаду.

В кустах возле разрушенного мостика шевельнулись какие-то тени. Слишком велики для павлинов, и движутся чересчур целеустремленно. Я застыла на месте, сердце отчаянно заколотилось в груди. Неведомое существо пробиралось через густой подлесок, и тонкие ветки хрустели у него под ногами, а от смятых листьев волнами поднимались тысячи ароматов, острых и пряных. Существо неторопливо вышло на мощеную дорожку, залитую лунным светом, и остановилось, глядя на меня. Это был один из гончих псов. В тот же миг послышался всплеск, вслед за ним – проворный шелест когтистых лап по гравию. Вокруг озера навстречу мне мчался огромными скачками второй пес.

Похолодев от ужаса, я затаила дыхание. В тот миг мне не пришло в голову, что нужно бояться самих собак: я полагала, что следом за ними через сад идет Джон Летман и что он не даст им наброситься на меня. Нет, больше всего меня пугала мысль о предательски раскрытом окне и о белом полотенце, вывешенном в качестве сигнала для Чарльза о том, что путь свободен. Как только он вскарабкается…

Второй пес поравнялся с первым и остановился. Обе собаки недвижимо застыли бок о бок, подняв головы, навострив уши. Огромные, оскаленные, готовые броситься, они трепетали, как натянутая струна. Они отрезали мне дорогу в спальню, и, несмотря на все опасения за Чарльза, в тот миг я готова была душу отдать за то, чтобы услышать вдалеке шаги Джона Летмана и его голос, отзывающий собак.

Но никто не появлялся, – должно быть, псы бродили по дворцу сами по себе. Я мимоходом спросила себя, как они попали в сераль; должно быть, Летман, уходя с моим подносом в руках, оставил дверь открытой, а я, как последняя дуреха, не догадалась проверить. Разумеется, если они подадут голос, Чарльз услышит их и будет начеку. А если они бросятся на меня и я завизжу, призывая на помощь Джона Летмана…

Единственное, что мне оставалось, – это стоять неподвижно и как можно пристальнее смотреть прямо на собак. В лунном свете ярко сверкнули стеклянистые зрачки. Уши их стояли торчком, узкие длинные головы делали двух салюки похожими на коварных, хищных лис.

– Хорошие собачки, – с фальшивой лаской произнесла я, протягивая одеревеневшую руку.

Наступила жуткая тишина. Вдруг одна из собак, та, что покрупнее, тихонько заскулила и прижала уши. Обомлев от радостного изумления, я заметила, что перистый хвост шевельнулся. Примеру приятеля последовала и вторая гончая, помельче. Ее уши прижались, голова опустилась, и она на брюхе подползла ко мне, виляя хвостом.

У меня словно гора свалилась с плеч, колени подкосились. Я присела на край каменного вазона, в котором цвел душистый табак, и, едва дыша, прошептала:

– Хорошая собачка, хорошая собачка! Тише, милые, тише, молчите, ради Христа!

Как, черт бы их побрал, зовут этих зверюг? Сапфир? Сапер? Сатир? Нет же, нет… Ага, Сафир и Звездочка!