Луна за облаком

Когда познакомилась с Николаем Ильичем, он тогда постоянно болел, подолгу лежал в госпитале. Ей хотелось утешить его, сгла­дить ему боль. Он был так же одинок, как и она.

Даша носила ему цветы. Ничего другого он не принимал от нее. Да, она помнит прогулки с ним по каштановым, пахнущим морем, улицам. Ей казалось, что она любит Николая.

Да, у нее были сомнения в этом. Она проверяла себя. Боязнь одиночества, потребность о ком-то заботиться — это взяло вверх

Поздно вечером, возвращаясь с завода, она повстречала Трубина и сразу почувствовала какую-то смутную радость.

Он не был, как всегда, оживлен, и она это сразу заметила.

— Что с вами?—тревожно спросила Даша. — Вы откуда?

— Прогу-уливаюсь!—дурашливо протянул Григорий. — Был на вечернем сеансе. Да вот что-то приболел...

— Вас проводить?

— Что вы, пустяки!

— Провожу до автобуса.

До автобуса они не дошли. Боль в пояснице заставила его оста­новиться. Он попросил ее посидеть на скамейке. Ей пришла мысль увести Трубина на квартиру матери и вызвать врача.

— Вы далеко живете?

— А что? Я задерживаю вас?

— Пустое. У меня есть ключ от маминой квартиры. А мама в отъезде. Пойдете? Тут близко.

Было тревожно подниматься по темным лестничным клеткам. Гулко билось сердце, готовое вырваться из груди. .Перед ее глазами проплывало что-то неясное, бесформенное и снова стены окутывал мрак В мыслях все смешалось — и радостное, и страшное...

Даша постелила Трубину на диване, и все пыталась вспомнить, у кого из соседей телефон. Он лежал с закрытыми глазами, ничего не говорил и только пожал ей пальцы, когда она поправляла ему по­душку.

Ему полегчало, боль утихла.

В тот вечер Трубин говорил ей о Софье, о том, почему она уеха­ла. Даша поведала ему о молдавском городишке, о знакомстве с Ни­колаем Ильичем, об извечном вопросе родных и знакомых: «Ну как, замуж еще не вышла?»

У нее вдруг возникло старое полузабытое чувство. Страх перед одиночеством, желание о ком-то заботиться. Только теперь с ней был не Николай Ильич, а Трубин. И она знала, что это чувство, явивше­еся из далеких годов, вызвано Трубиным. Она снова испугалась, как и тогда на темной лестнице...

Дгчна ему нравилась. Но он глубоко прятал свое чувство к ней. Не надо о ней думать. Ни к чему все это. Она замужем, у нее дочь.

О Флоре думать можно, она свободная. Ее можно полюбить.

Он так и старался думать о Флоре и не думать о Даше. Но при­казывать себе оказалось не так-то просто. Флора отдалялась от него, ее облик тускнел и теперь уже не верилось, что когда-то в трамвае захотелось пойти за ней и узнать, кто она такая.

Не пришел бы Бабий к нему в гости, может, никогда Григорий не встретился бы с Флорой. Не болел бы часто Николай Ильич, Да­ша не пожалела бы его и не вышла бы за него замуж. Не сказал бы Григорий лишних слов в то памятное утро, не уехала бы Софья...Еся жизнь полна вот таких случайностей, и если смотреть на каждую из них, то ничего не обнаружишь из того, что бы говорило о связях между ними, о каких-то пересекающихся путях. А ведь связь суще­ствовала, пусть еле ощутимая, еле видимая, еле осязаемая. Если взять Софью и подумать... Из-за Софьи в его жизни появилась Фло­ра. Это Бабий его познакомил с ней. А что Бабий? Тот сам, ни о чем не подозревая, был ниткой в клубке, начавшем разматываться рука­ми Софьи. Не Бабий, Флоры могло бы и не быть. Но это и не важно. Важно, что кто-то была бы все равно. И вот в этом, и еще во многом существовала связь, и Григорий подсознательно чувствовал эту связь и тоже шел по нитке, разматываемой руками Софьи.

Все те месяцы после Софьи он жил желанием как-то ответить на ее уход. Это желание привело его к Флоре, а теперь вело к Даше.

Угадывая подсознательно то, что с ним происходило, Григорий не задумывался изменить что-либо для себя. Он лишь спешил. Если Флора отдалялась от него, надо было найти другую, и он часто ловил себя на том, что всякую девушку или женщину он рассматривал с мыслью: «А не лучше ли она Софьи?» Ему казалось, что Даша могла бы заменить Софью. Но он гнал прочь эту мысль, заставлял себя не думать об этом. Только как себя заставишь? Можно было бы попы­таться, если бы сама Елизова... А сама Елизова, по всей вероятности, не хотела пойти навстречу ее робкому страху. Тот вечер, когда она привела его на квартиру матери, расшатал и без того ненадежное его сопротивление самому себе.

И вот перед ним опять испытание. Она тут, этажом выше, и он, может, если пожелает, пойти к ней. Если пожелает.

Григорий снял пиджак. Не торопясь, развязал галстук. Как буд­то он не собирался никуда уходить, но в душе уже все было решено. Вешая пиджак на спинку стула, он знал, что ни к чему все это, что скоро он снова его наденет. И снова повяжет галстук.

«Ну и что особенного, если я зайду к ней?»—думал он, убеждая себя в обыденности такого решения. Но сам-то он не верил в эту обы­денность. Он ждал от этой встречи продолжения того, что было в тот вечер...

Даша покраснела, когда он после стука зашел к ней в номер. Григорий увидел вспыхнувший блеск и в то же время растерянность в ее глазах, и не мог понять, рада она или нет.